Максим Далин - Запах разума

Но сидеть мне казалось нестерпимее, чем идти. В передвижении была какая-то иллюзия действия, тень влияния на собственную участь. И — да, да, я подыхал от любопытства, которое было сильнее страха.

Этот круглый светильник на другом берегу отмечал поворот реки. Вот что я думал. И, возможно, там и вправду кто-то был, кто-то живой. Люди? Разумные нелюди? Моё любопытство рисовало невероятные образы, а приступы ясновидения снова, некстати, поутихли — я ничем не мог себя проверить.

И мне отчаянно не хотелось, чтобы первым из нас, кто увидит чужаков, был Калюжный. Я не мог отделаться от мысли, что он может выкинуть нечто, убийственное и для контакта, и для нас. Денис, которого я уже давно считал своим приятелем, напротив, рисковал от волнения попасть в беду сам — в нём в его восемнадцать осталось слишком много детского.

Виктор был надёжнее, чем они оба. В нём я чувствовал какую-то простую честную сметку и природный разум. Когда мы отходили от костра, я думал: Виктор заметит то, что я пропущу.

Мы пошли по песчаной кромке вдоль воды. Восьминогие москиты, обрадовавшись, накинулись на нас с некомариной силой — и я отломил ветку, чтобы от них отмахиваться. Лес, чёрный, дышащий сырым холодом, исчерканный зеленоватыми трассами светлячков, затаясь, следил за нами — и я по-прежнему чувствовал спиной пристальные взгляды бесплотных и безглазых существ. В лесной тишине жили шорохи, делавшие её зловещей.

В реке что-то плеснуло, будто по воде неумело шлёпнули веслом. Звук заставил меня вздрогнуть.

— Типа как бобёр, — пробормотал Виктор. — Да?

— Похоже, — отозвался я, чувствуя облегчение.

На нашем пути появилась какая-то спутанная тёмная масса. Виктор выругался.

— Кусты? — спросил я.

— Это не кусты, а моток колючей проволоки, ёпт! — огрызнулся Виктор. — Осторожно, я уже оцарапался весь…

Чтобы обойти заросли колючек, пришлось войти в воду почти по пояс. Вода показалась мне очень холодной, и под её тёмной поверхностью что-то легонько прикоснулось к моей ноге, вызвав волну колючего озноба вдоль спины. Ощущение вышло таким гадким, что я не поинтересовался, живое было существо или затонувшая коряга, только постарался скорее выбраться на берег.

Костёр отдалялся, а фонарь, кажется, почти не приближался. Из прибрежных зарослей с шелестом взлетело что-то — то ли птеродактиль, ведущий ночной образ жизни, то ли некий аналог летучей мыши. В чаще снова кто-то простонал, сорвавшись на всхлип.

— Как будто убивают кого-то, — вырвалось у меня.

— Птица, — бросил Виктор небрежно. — Ты воображай поменьше, а то навоображаешь фигни всякой…

Счастливец, подумал я. Воображение — гнусная вещь, если оно есть — его не угомонишь упрёками.

Мне мерещились целые стаи тяжелоописуемых чудовищ, восьминогие москиты успели укусить меня раз пятьдесят и выпить, подозреваю, полведра крови, у меня было отвратительное расположение духа — но мы постепенно продвигались вперёд. В конце концов, мы оба смогли рассмотреть фонарь на том берегу.

Это была матовая сфера на низком столбике, вкопанном в землю посреди неширокой площадки. Круг света обозначал какие-то мелкие растеньица, вроде мха, успевшие покрыть площадку ровным газончиком, ветки кустов, толкущуюся на свет мошкару и кусок водной глади. Здесь река делала поворот и разливалась шире — мы с Виктором видели только чёрную глянцевую её поверхность, на которой местами лежали пласты тумана. Вокруг фонаря не было ни души — и никаких следов недавнего пребывания человека.

— Вот же, блин… — в голосе Виктора я услыхал нешуточное разочарование. — Ну и где эти гадские рыбаки?! Нахрена только пёрлись сюда…

— Что ты, Витя! — возразил я. — Как это «нахрена»? Во-первых, мы узнали, что где-то неподалёку живут люди: согласись, такой фонарь не могли бы поставить пауки или птеродактили. Во-вторых, эти люди — не дикари с дубинами, а вполне цивилизованные господа, как минимум, знающие, что такое электричество. Верно?

— Электричество, говоришь? — переспросил Виктор скептически. — Ну и где провода? Скажешь, кабель тут под землёй протянут?

— Возможно, фотоэлементы, — сказал я. — Солнечная батарея. Заряжается днём, светит ночью.

— Надо поближе посмотреть, — Виктор нагнулся, чтобы расстегнуть липучку на кроссовках. — Сплаваю на тот берег.

«Ночью рискованно лезть в эту воду!» — орал мой внутренний голос, но я сказал только:

— Мы не потеряем свою одежду?

— Не так тут темно, — сказал Виктор. — От фонаря я даже рожу твою вижу.

Я стал раздеваться, пытаясь не обращать внимания на озноб и страх — москит тут же изо всех сил всадил свой шприц мне под лопатку. Я уже хотел его смахнуть, как вдруг накатило очередное микропророчество: Виктор, пытающийся вылезти из воды — кровь хлестала из длинного пореза чуть ниже его рёбер. Это уже не просто коктейль из интуиции и страха.

Я схватил его за руку.

— Витя, в воду нельзя. Я видел тебя раненым.

Он остановился: одна нога — в брючине, вторая — голая.

— Точно?

— Пока мне только казалось, что это опасно, я молчал. ТПортальные déjà vu я уже научился отличать от всякого рода предчувствий.

— Ясно, — мрачно сказал Виктор и принялся одеваться. — Вот хрень-то… Думаешь, его там что-то защищает?

— Понятия не имею, — сознался я. — Я даже не понял, что тебя ранило — зверь, какое-то тайное оружие в воде, или ты просто на острый сук напоролся. Сам же говорил, что я — недоделанная Кассандра.

— Какой бы ты был ценный, если бы всё толком видел и мог объяснить, — Виктор смотрел мимо меня, на далёкое тусклое пятнышко костра. — Ладно, пошли обратно. Неспокойно что-то.

И в этот момент лесную тишину разбудили крики наших товарищей.

Я вздрогнул — но мне показалось, что это вовсе не вопли ужаса или боли. Они орали: «Эге-гей, бу-бу! Э-эй! Бу-бу-бу!» — и их голоса далеко разносились по реке. Нас просто звали, нас хотели быстрее увидеть, но им, похоже, ничего не угрожало.

Виктор, судя по всему, сделал такой же вывод.

— Нашли что-то, — сказал он удовлетворённо. — Или поймали кого-то. Не соскучились же… Эге-гей! Идём! — крикнул он в ответ. — Побежали, Артик.

И мы побежали. Я успокоился. То, что могло бы ранить Виктора, осталось позади. Микропророчество впервые принесло пользу: похоже, я сумел предотвратить беду. Это меня так обрадовало, что чужой лес вокруг показался почти таким же уютным, как на Карельском перешейке…

Ну и худо же мне было… Прямо жить не хотелось, как было худо. Как будто тухлого ежа без соли съел — такое у меня было ощущение. И отрыгивалось этим тухлым ежом. И несло, я бы предположил, им же.

Но к ночи немножко полегчало.

Может, потому, что Артик сказал всем угля погрызть. Уголь всегда полагается есть, когда живот не даёт ногам покоя — хотя я лучше съел бы в таблетках, конечно. Потому что грызть горелую палку вообще-то — радости мало.