Максим Далин - Запах разума

Лангри стоял, нацелив на меня и уши, и усы, и раздувал нос, и щурился. Не очень был рад меня видеть. Но я подошёл.

Я сказал:

— Лангри, видзин, — улыбнулся и руку к нему протянул.

Как незнакомому псу. Собаки тоже живут запахами — я подумал, может, ему надо понюхать. Может, если он меня обнюхает, то поймёт — я ничего дурного не хочу, вообще.

Он как-то хмыкнул: «Дзениз, гхен-ре, чен», — но взял меня за руку и принялся сперва рассматривать, потом обнюхивать ладонь. И я сказал:

— Я никак не могу менять запах. Прости.

Вот с этого и началось. Лангри меня обнюхал, как Цвик — но крайне тщательно. Руки, шею, виски, около ушей, углы губ — потом подмышки и пах, и я стоял, не шевелясь, чтобы ему не мешать. Он будто хотел собрать всю информацию, какую можно — а я помочь-то не мог, жалел, и просто не дёргался.

Минуты полторы он меня изучал. Читал, можно сказать, сканировал — прямо было такое чувство, что пронюхивает насквозь. Цвику до него далеко было. В том, как меня Цвик нюхал и как Лангри, разница была — как между болтовнёй и допросом.

Не знаю, как точнее сказать.

И когда Лангри закончил меня нюхать, поднёс свою ладонь к моим глазам. Показал на кончики пальцев — они как будто чуточку увлажнились, запахло мятой, ещё какой-то травкой. Показал на ладонь. На ладони, как у людей, виднелись линии — ну, как гадают по руке. Линии жизни, души, чего там ещё — но на поперечном сгибе оказалась не линия, а трещина, складочка. В эту складочку он упёр кончики пальцев, сжимая ладонь в кулак — и запах исчез, как отрезанный. Махнул ладонью перед моим лицом — от неё не пахло вообще ничем.

Пальцы — слова. Ладонь — точка. И всё это — химия, хитрая химия.

Он меня учил — и я понял.

— Да, — говорю, — да, Лангри, — и тоже показал и на кончики пальцев, и на середину ладони. — Только у нас нет…

И он мою руку сжал в кулак своими пальцами. Чуть-чуть улыбался — шёрстка в уголках рта встопорщилась.

— Ага, — говорю. Киваю. — Мы можем только так, как вы — когда у вас сжаты кулаки. То есть — никак.

И тогда Лангри выкинул отменный фокус. Он запах нами.

Я обалдел. Просто замер — потому что запах вышел совершенно точный. От нас так разило, когда мы завалились к ним в дом: потом, грязным телом, пропотевшим тряпьём, наверное — казармой…

И я показал на себя. И он показал на меня. Но на этом не закончил.

Он убрал этот запах в кулак. Схлопнул. И сделал другой. Он разговаривал со мной запахами, как с малышом — простыми словами: «бибика», «ав-ав», «кака». Медленно и раздельно — и я понимал, сам от этого ошалевая.

Потому что он сделал запах Серёги, уже чистого. Не знаю, как описать… запах угрозы. Адреналина? Снова убрал — и сделал запах стали. Поднёс к самому носу мне — запах металла. Ножа?

— Сергей? — говорю. — Нож?

— Зергей, — сказал Лангри. — Зергей, гзи-ре.

— Он дурак, — ляпнул я. — Убери, фигня, он ничего такого, — и сжал ему кулак. — Это не считается.

А Лангри тронул меня за щёку. Оставил след запаха, тонкого-тонкого. Почти одного тепла — я не сообразил, что он имеет в виду.

— Это что? — говорю. — Вот тут — не понимаю?

И тогда он опять — раздельно. Железо — нож. И вдруг — тоже железный, густой, тяжёлый запах, тошный. Я сперва подумал — что за хрень? — и вдруг дошло.

Кровь.

— Нет, нет, — говорю. — Хен. Так нельзя. Нет.

Лангри посмотрел мне прямо в лицо, внимательно. Испытывающе. И убрал запах крови, медленно, как гаснет свет в кино — мне показалось, что какой-то следок его в воздухе остался.

— Ты ему не веришь, — говорю. — До конца поверить и мне не можешь. Ну, что… ты прав. Он слегка чокнутый. А мы — люди. Иногда и сами не понимаем, что выкинем в следующий момент. Но, ты знаешь… я очень постараюсь, чтобы ничего плохого не случилось. Честное слово.

Тогда Лангри чуть-чуть усмехнулся. Кажется, он, как наши мужики, меня не очень принимал всерьёз. Ну да, занятые люди, а я у них гирей на ногах висю. Или вишу.

— Дзон, — говорит. — Дзениз, чен-ге…

И пошёл вниз. «Дзон» сказал, позвал — и я тоже стал спускаться. Я решил, что постараюсь всё понять, я нашим буду переводчиком, если надо, и для лицин тоже буду. Ведь правда же, надо, чтобы хоть кто-то из наших понимал, что происходит. И как тут всё устроено, кстати.

Мы спустились в прихожую — и тут вдруг в неё с улицы вошёл парень в дождевике. То есть, мне показалось, что парень, потому что девушки у их народа гораздо мельче, а он был довольно крупный. А может, дело в запахе… в общем, создавалось впечатление, что мужчина.

Ручаюсь, я его ещё не видел — и на обеде его не было. Он был очень уж приметный — полосатый, как бродячий кот: по серому шли чёрные фигурные полоски, чёрная чёлка торчала из-под капюшона. И одет почти что по-человечески: дождевик-распашонка, с рукавами, с капюшоном, из серебристой непромокаемой ткани — вода по ней скатывалась каплями — и серебристые высокие сапоги… ну, да, штаны лицин не носят. Поэтому дождевик ниже бёдер, а дальше просто ноги.

Он скинул капюшон, встряхнулся, как пёс — и увидел меня. Или учуял. Поразился так, что замер на месте, только нос раздувался — люди смотрят во все глаза, а лицин нюхают во все ноздри.

И спросил, вслух. А Лангри ответил словами кратко, но целой волной запахов. Я не успевал следить — как за быстрой речью на чужом языке не успеваешь следить — но кое-что понял.

Лангри иногда передавал запах, чуть не сказал, дословно. Нас — как мы пахли на самом деле. Обед — тоже так, как он в действительности пахнул. Но ещё, как я думаю, там были и всякие абстрактные вещи, этакие комментарии, примечания — и это мне уже было не расшифровать.

Я себя чувствовал, будто учил их язык по книжке с картинками. Простые конкретные вещи понимаю, а посложнее — шиш.

Яблоко можно нарисовать. Кошку — можно. А вот доброту или тревогу — попробуй!

Но, с другой стороны… я ведь понимал, что Лангри взвинчен и тревожится. И я понимал именно потому, что запахи он выдавал тревожные и недобрые — в смысле, вызывающие такие ощущения. А с третьей стороны, может, мне и казалось. Люди иногда додумывают.

Новый снял дождевик, остался в плетёной сетке, плотнее, чем у девушек, но всё равно сквозной; дождевик повесил на стену, на сучок, как на вешалку. Ага, он был мужчина. А тяжело привыкнуть, вообще говоря, к тому, что вокруг все ходят… не то что нагишом, нет. Лицин в нашем смысле вообще не могут нагишом — они же шерстяные. Просто штаны не носят.

И причиндалы странно выглядят. В таком шерстяном чехле, как у псов. Но всё равно.

Зачем же им одежда вообще, если она ничего не закрывает?

А полосатый подошёл и нюхнул меня в нос. Коротко, вообще ни о чём — так спрашивают на бегу «Как дела?», а ответ не слушают. Его не интересовал мой запах — ему Лангри всё популярно объяснил.