Сергей Зотов - Страдающее Средневековье. Парадоксы христианской иконографии

В христианской традиции они были истолкованы как символы четырех евангелистов. По самой распространенной версии, ангел обозначал Матфея, лев — Марка, бык — Луку, а орел — Иоанна (см. ниже). При этом существовали изображения, на которых символы евангелистов, дабы зримо явить единство их свидетельств о Христе, представляли как единого тетраморфа (117, 118).

Издревле богословы пытались понять, что же означают тетраморфы, явленные в видении пророку Иезекиилю. Еврейский философ XIIXIII вв. Давид Кимхи соотносил их с четырьмя великими царствами (вавилонским, персидским, греческим и римским), а испанский экзегет XVI в. Хуан Мальдонадо — с конкретными царями, которые в них правили.

Но откуда в Библии вообще появились эти странные существа? Истоки божественной колесницы и тетраморфа, как считают историки, следует искать в древних религиях Месопотамии. Оттуда эти образы пришли в иудаизм, а через него — в христианство.

В шумеро-аккадском, а потом в ассирийском искусстве богов часто изображали стоящими на колесницах. Это был атрибут, который подчеркивал величие божества: его воинскую мощь (ведь боевая колесница — своего рода танк древних армий) и царственность (простые воины такими колесницами не управляли).

Среди развалин месопотамских храмов были найдены статуи шеду — гибридных существ (с четырьмя лапами и крыльями), соединяющих черты быка, льва, птицы и человека. Иногда они служили троном для божества или колесницей, на которой оно выезжало. Так что тетраморфы, которых Иезекииль выстроил вокруг престола Яхве, — видимо, младшие братья шеду.

117 (XIII). Евангелиарий из Трира. Эхтернах (Люксембург), ок. 730 г. Trier. Domschatz. Cod. 61. Fol. 5v

Обобщенный образ четырех евангелистов в виде бородатого человека, обозначающего Матфея. Однако зооморфные мотивы также не забыты: у евангелиста пара человеческих ног, обутых в сандалии, но спереди, будто из-за ширмы, свешиваются орлиные и львиные лапы, а также бычьи ноги с копытами. Хотя на миниатюре и нарисованы евангелисты, они — из-за слияния разнородных элементов в одном теле — похожи на тетраморфа из видения Иезекииля.

118 a, b. Евангелие. Сент-Олбанс (Великобритания), XIII в. Cambridge. Trinity College Library. Ms. B.5.3. Fol. 4v, 111v

Как отличить одного евангелиста от другого, если у тетраморфов четыре лица — ангельское, львиное, бычье и орлиное? Английский мастер XIII в. оригинально справился с этой задачей: каждого евангелиста он повернул к зрителю «главным» лицом: например, Матфея — человеческим, а Луку — бычьим.

Матфей, как единственный из четырех существ, у которого есть руки, изображен с набором писца — за работой над своим Евангелием. Характерно, что эта фигура появляется в инициале «L», открывающем слово Liber — «книга», что вновь напоминает о его боговдохновенном Писании.

В Средневековье у каждого евангелиста был свой символ: на бессчетных изображениях вместо человеческих фигур появляются ангел, лев, телец и орел. Причем так авторов четырех Евангелий представляли едва ли не чаще, чем в людском обличье.

Источник этих образов — толкования на Откровение Иоанна Богослова, которые, переосмыслив видение Иезекииля, «разделили» четвероглавого тетраморфа на четыре отдельные существа. Во II в. Ириней Лионский, один из влиятельнейших христианских богословов того времени, впервые интерпретировал четырех «животных» из Апокалипсиса как указание на четыре Евангелия. По его убеждению, лев соотносится с Евангелием от Иоанна, поскольку оно раскрывает царственную природу Христа; телец (жертвенное животное) — с Евангелием от Луки, так как оно начинается с рассказа о священнике Захарии, приносящем жертву Богу; человек — с Евангелием от Матфея, ведь оно повествует о земном родословии Христа и представляет его «смиренно чувствующим и кротким человеком»; а орел — с Евангелием от Марка, ибо он «указывает на дар Духа, носящегося над Церковью».

«Каков образ действия Сына Божия, таков и вид животных, и каков вид животных, таков и характер Евангелий. Четверовидны животные, четверовидно и Евангелие и деятельность Господа».

Августин (354–430) переформатировал эту схему: у него человек олицетворяет Марка, который подробнее других описывал земную жизнь Спасителя, а лев — Матфея. Матфей, по его словам, представил «царственный лик Христа», поэтому его символом должен быть лев. Иоанна он ассоциирует с орлом, так как автор четвертого Евангелия «парит, как орел, над мраком человеческой немощи и созерцает свет неизменной истины острейшими и сильнейшими своими очами».

Однако самой влиятельной оказалась версия, предложенная на рубеже IV–V вв. Иеронимом Стридонским, создателем самого распространенного, а потом и вовсе ставшего официальным латинского перевода Библии — Вульгаты. Он твердо обозначил все соответствия в своих комментариях к Новому Завету, которые пользовались в Средневековье большим авторитетом:

«Первое лицо — лицо человеческое — обозначает евангелиста Матфея, который начал писать о Господе как бы о человеке: Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова. Второе лицо обозначает Марка, в Евангелии которого слышится как бы голос рыкающего в пустыне льва: Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему. Третье лицо тельца предызображает евангелиста Луку, начинающего повествование священником Захарией. Четвертое лицо относится к евангелисту Иоанну, который, приняв крылья орла и устремляясь в высоту, рассуждает о Слове Божием».

Схема, закрепленная Иеронимом, с V в. стала основой для иконографии евангелистов. На протяжении всего Средневековья четыре символа (человек / ангел, лев, телец и орел) либо заменяют собой фигуры Матфея, Марка, Луки и Иоанна (119), либо предстают бок о бок с ними. В этом случае «животные» из Апокалипсиса, словно небесные двойники, помещаются над головами «хозяев» в специальной рамке (120); изображаются в медальонах, которые те держат в руках (121); выглядывают из-за плеча евангелистов, что-то им «надиктовывают» или приносят в пасти чернильницу; словно питомцы, ложатся у их ног или у входа в келью, где они корпят над своим свидетельством о Христе (122). Порой морда соответствующего зверя просто пристраивается к голове «хозяина», словно бы символ прятался у него за спиной (123).