Нея Зоркая - История отечественного кино. XX век

Еще в 1940-х годах послевоенную эпоху европейского экрана (у Голливуда своя дорога) начал итальянский неореализм – великое кинематографическое открытие новых героев, новых сюжетов, новой стилистики. Пережив муссолиниевский фашизм, народное восстание против режима, освобождение, бедствия разоренной страны, итальянский гений выплескивается в фильмы Роберто Росселлини Рим – открытый город, Пайза , в душераздирающие Похитители велосипедов . Пережитое возвышено до современного эпоса, запечатлено новым летописцем – кинокамерой. А далее, в 1950-х, появляется кинематограф Федерико Феллини, Лукино Висконти, Микеланджело Антониони.

В Польше, оправляющейся от военных ран, рождается своя самобытная кинематографическая школа во главе с Анджеем Вайдой.

Во Франции – «новая волна» с яркими индивидуальностями дебютантов Франсуа Трюффо и Жан-Люка Годара. В Швеции мужает северный «стринберговский» почерк Ингмара Бергмана.

Вот в какую панораму вписывалось обновленное советское кино. «Железный занавес» рвался на глазах, молодые мастера из России выходили на простор иных стран, приглашались со своими фильмами на международные кинофестивали. Таков был климат «оттепели».

Начать хочется с фильма более скромного, не входящего в венок шедевров 1950–1960-х, но знакового. Это Дом, в котором я живу Льва Александровича Кулиджанова (1924–2001) и Якова Александровича Сегеля (1923–1995) по сценарию Иосифа Ольшанского, 1957 год. Они, выпускники ВГИКа, ученики Герасимова, уже сняли полнометражный цветной фильм о целинниках, в котором еще сохранялось много прежнего, «до-оттепельного». Рывок был сделан именно по пути ко второму фильму, сознательно снятому черно-белым.

Лев Кулиджанов

При всей своей внешней (и принципиальной) непредвзятости, простоте, искренности Дом, в котором я живу упорно полемичен в отношении к экрану недавнего прошлого, настойчив в избранной концепции. Точнее всего назвать таковую самоидентификацией – уже с названия, то есть «прописки» авторов в том самом доме, где живут персонажи. Это мой дом, наш дом, наша родина – вот она какая. И мы таковы, какими сейчас будем показаны на экране.

Происходит возвращение из сталинистского официоза к подлинной советской жизни без прикрас. В представлениях тех лет, разумеется.

Сценарий, призер конкурса кинодраматургии, объявленного в 1956 году, имеет структуру, облюбованную неореализмом: берется некая исходная локальная общность, которая позволяет проследить несколько параллельных судеб. Здесь это рядовой дом довоенной застройки на московской окраине.

В дом въезжают новоселы, 1935 год. Чистые, но невзрачные квартиры и лестницы не похожи ни на хоромы трудовых династий в Большой семье или Донецких шахтерах – фильмах о рабочем классе последних сталинских лет, ни на солнечные столичные палаццо якобы интеллигенции из Весны Александрова. Перед нами – типовая советская коммуналка, ее общежитие, приноровившееся к постоянному, но добрососедскому знанию все и вся друг о друге. Но по сути – социальный портрет общества.

Все равны, и все дружны. В центре рабочая семья Давыдовых: мать и отец еще не старые, дети живут с ними вместе. Соседи – геолог с красивой женой. Среди жильцов – Волынские с дочерью-школьницей Галей и пожилая актриса. Нет ни «отрицательных», ни пьяных, ни драк; в худшем случае – заблуждения.

Идиллия? Да, но в одеждах и декорациях скромных, бытовое правдоподобие и неприкрашенность взяты режиссурой как руководство к действию. Летящие из репродукторов и с патефонов популярные мелодии дополняют теплую, уютную ауру милой довоенной Москвы.

Дом, в котором я живу , фильм Льва Кулиджанова

В фильме начало войны неординарно. Влюбленные Галя и Сергей предрассветным утром долго-долго идут по набережной Москвы-реки у своей тихой окраины. Он, она, между ними велосипед – удаляющиеся, уменьшающиеся фигурки… И тогда на их пути встают огромные, в языках пламени, цифры 1941 – роковая дата для всех биографий, для города, для дома, в котором я живу.

Уходы на фронт и расставания здесь разбиты на серию камерных эпизодов-прощаний, объединенных мощным закадровым хором Идет война народная, священная война . Потому что война в этом фильме имеет скорее подчиненное значение, как некий этап для дома и его обитателей – проверка их преданности, самоотверженности и других гражданских и нравственных качеств. И дом выдержал испытание. Только некоторые уехали в эвакуацию, остальные – фронтовики-добровольцы или защитники столицы.

Михаил Ульянов в фильме Они были первыми

9 мая 1945-го, салют Победы. Сколько прекрасных воплощений уже знает и еще узнает кино! Но это станет хрестоматийным: солдат вернулся домой, усталый, не раздеваясь, в шинели прилег на кровать и… заснул. За окнами вспыхивают огни салюта, бой курантов, музыка, шум толпы, а воин крепко спит, и отсвет праздничной вспышки ложится на его спокойное лицо.

Сегодня яснее видятся в фильме частности, опережавшие свое время и потому не замеченные критикой.

Дом, в котором я живу

Конфликт разыгрывается вокруг молодой четы Кашириных. Муж Дмитрий, энтузиаст своего дела, всегда в экспедициях, ищет некий редкий колчедан. Жену крепко любит, но она страдает от постоянных разлук и в минуту слабости отдается красивому офицеру Константину – старшему сыну соседей Давыдовых, появившемуся в квартире. В этой роли ярко заявил о себе вчерашний фронтовик и начинающий актер Малого театра Евгений Матвеев, в будущем успешный режиссер «народного кино» ( Любовь земная, Судьба, Любить по-русски ).

Муж Лиды уйдет на фронт и погибнет, а ее замучат угрызения совести. Но происходило на экране и нечто непривычное. «Грехопадение» было оправдано для Константина – вспыхнувшей страстью, а для Лиды – женской неудовлетворенностью: муж-то всегда где-то в тайге. И в конце фильма, когда Лида – вдова, а Костя вернулся с фронта инвалидом на костылях, есть надежда на новый союз по любви, и «адюльтер» будет узаконен.