Александр Флоря - Русская стилистика - 1 (Фонетика, Графика, Орфография, Пунктуация)

- Вы же не слышите. Почитайте вслух то, что вы написали".

(Впрочем, бывают и худшие безобразия. Автору этих строк в плохой статье о каком-то скверном фильме довелось прочесть: "Предупредили ли лилипутов...").

Чуковский неоднократно писал о том, что литератор, филолог, просто культурный человек должен заботиться об эвфонии своей речи. Сам он начал с освоения элементарной грамотности, о чем рассказывал той же О. Грудцовой:

- Когда я приехал из Одессы в Петербург и впервые выступил с докладом на литературном вечере, я сделал девяносто два неправильных ударения. Городецкий подсчитал и сказал мне об этом. Я тотчас засел за словарь, и больше уже это никогда не повторялось.

Следование старомосковскому произношению считается книжной чертой, и это относится не к одной устной речи. В поэзии рифмовка и орфография нередко ориентируются на орфоэпию - напр., в стихотворении М.И. Цветаевой

Идешь, на меня похожий,

Глаза опуская вниз.

Я их опускала - тоже!

Прохожий, остановись!

последнее слово следует произносить твердо.

Однако бывают и более интересные случаи, на которые тоже указывает рифмовка. У Цветаевой же:

Осенняя седость.

Ты, Гетевский апофеоз!

Здесь многое спелось.

А больше еще - расплелось.

Мы не знаем, какое произношение постфиксов предполагала сама Цветаева, но рифмы настраивают нас на то, что глагол с семантикой соединения спелось - звучит мягко, а глагол со значением разъединения - расплелось твердо, т.е. более жестко и "сурово" (кроме того, в самих словах прослеживается тенденция к сингармонизму: в первом глаголе есть еще один мягкий согласный, во втором почти все согласные - твердые). Мы не знаем о намерении Цветаевой, но, придерживаясь стилистики декодирования, вряд ли ошибемся, утверждая, что признак твердости/мягкости объективно усиливает в этом тексте семантику глаголов: разъединение - соединение.

Благозвучие и неблагозвучие в поэзии

Мы знаем, что эвфония, т.е. благозвучие, украшает речь, особенно поэтическую. По-видимому, у любого читателя вызовет восхищение изобретательная пушкинская аллитерация (повторение согласных)

Ты, волна моя, волна!

Ты гульлива и вольна.

Другой, столь же хрестоматийный, пример - некрасовский ассонанс (повторение гласных): Всюду родимую Русь узнаю и т.д.

Преимущество эвфонии перед неблагозвучием выглядит естественным и не требующим доказательств, однако есть литераторы, для которых оно далеко не очевидно. Многие знают пресловутое "стихотворение" А.Е. Крученых дыр бул щыл, многие возмущаются заявлением, что в этом произведении больше русского, чем во всей поэзии Пушкина, однако далеко не всем известен контекст, в котором появился этот "шедевр" футуризма. Крученых в "Заумной книге" критикует лермонтовскую фонику (звукопись):

По небу полуночи ангел летел,

И тихую песню он пел

Здесь окраску дает бескровное пе... пе... Как картины, писаные киселем и молоком, нас не удовлетворяют и стихи, построенные на

па-па-па

пи-пи-пи

ти-ти-ти и т.д.

Здоровый человек такой пищей лишь расстроит желудок. Мы дали образец иного звуко и слово сочетания:

дыр бул щыл

убещур

скум

вы со бу

р л эз

(кстати, в этом пятистишии больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина).

Конечно, и в таком виде заявление Крученых остается эпатажным, однако мы видим, что он имел в виду нечто иное, чем принято думать. Он дает примеры не столько стихов, сколько звуковых комбинаций, предлагает модели возможных ассонансов и аллитераций. Он протестует против приглаженных стихов, полагая, что они звучат "не по-русски". Вспомнив о взрывной, шероховатой, но очень выразительной звукописи В.В. Маяковского, М.И. Цветаевой, Б.Л. Пастернака, с ним можно согласиться. Что до пушкинской поэзии, то упрек в ее адрес несправедлив: у Пушкина встречаются чрезвычайно экстравагантные аллитерации - напр., гортань геенны гладной.

Какофония, т.е. неблагозвучная звукопись, нередко бывает мощным источником художественной выразительности - напр., в стихотворении В.Ф. Ходасевича:

Весенний лепет не разнежит

Сурово стиснутых стихов.

Я полюбил железный скрежет

Какофонических миров.

В зиянии разверстых гласных

Дышу легко и вольно я

Мне чудится в толпе согласных

Льдин взгроможденных толчея.

Мне мил - из оловянной тучи

Удар изломанной стрелы,

Люблю певучий и визгучий

Лязг электрической пилы.

И в этой жизни мне дороже

Всех гармонических красот

Дрожь, пробежавшая по коже,

Иль ужаса холодный пот,

Иль сон, где, некогда единый,

Взрываясь, разлетаюсь я,

Как грязь, разбрызганная шиной

По чуждым сферам бытия.

Вопреки заявлению поэта, что он распадается и "разлетается", его стихи производят прямо противоположное впечатление. Они замечательно монолитны. Автор не распадается, а максимально концентрирует свою поэтическую волю, демонстрируя чудеса живописности. Хочет - передаст толчею взгроможденных льдин, хочет - выразит дрожь, пробежавшую по коже, - и все это делается легкими штрихами. Поэт полностью господствует звуковой стихией, причем той, которая оказывает наибольшее сопротивление, - он производит катартический эффект. Катарсис - это, как известно, духовное наслаждение, возникающее в результате преодоления каких-то трудностей, препятствий, будь то эмоциональный конфликт или ощущение неподатливости языковой формы. Читатель должен испытывать сильнейшее наслаждение, видя, как звуковой хаос переплавляется в гармонию.

Особенно малоблагозвучно нагнетание р, "жестких", "шероховатых" заднеязычных согласных или шипящих, свистящих и аффрикат, но Б.Л. Пастернак собирает все эти звуки в одном виртуозно организованном тексте:

Я тоже любил, и дыханье

Бессонницы раннею ранью

Из парка спускалось в овраг, и впотьмах

Выпархивало на архипелаг

Полян, утопавших в лохматом тумане,

В полыни, и мяте, и перепелах.

И тут тяжелел обожанья размах,

Хмелел, как крыло, обожженное дробью,

И бухался в воздух, и падал в ознобе,

И располагался росой на полях (...)

Я тоже любил, и она пока еще

Жива, может статься. Время пройдет,

И что-то большое, как осень, однажды

(Не завтра, быть может, но позже когда-нибудь)

Зажжется над жизнью, как зарево, сжалившись

Над чащей. Над глупостью луж, изнывающих

По-жабьи от жажды. Над заячьей дрожью

Лужаек, с ушами ушитых в рогожу

Листвы прошлогодней. Над шумом, похожим

На ложный прибой прожитого. Я тоже

Любил, и я знаю: как мокрые пожни

От века положены миру в подножье,

Так каждому сердцу кладется с любовью

Знобящая новость миров в изголовье.

Какофонические приемы часто используются для передачи стрессовых психологических состояний и бывают очень выразительны и уместны в этой роли. Напр., в цветаевской поэме "Перекоп":