Альфред Теннисон - Поэтический мир прерафаэлитов

«Зачем бросаешь розы на дороге?
Вся розой стань — чело, уста, венок!
Нет, не сюда нам — в праздничный чертог!
Смотри: толпятся гости на пороге,
Войдем и мы: законы здесь нестроги,
Любовный шепот — ласк ночных пролог.
Что за смешной каприз тебя увлек?
Иди со мной; дай расцелую ноги!».

«Оставь меня! Не видишь — мой Жених
Зовет меня? К Его ногам несу
Мой поцелуй, и волосы, и слезы!
Как знать, когда прильну к ним вновь и с них
Кровь оботру, где и в каком часу?
Он любит, ждет, зовет. На что мне розы?»

Mystery: lo! betwixt the sun and moon
Astarte of the Syrians; Venus Queen
Ere Aphrodite was. In silver sheen
Her twofold girdle clasps the infinite boon
Of bliss whereof the heaven and earth commune:
And from her neck’s inclining flower-stem lean
Love-freighted lips and absolute eyes that wean
The pulse of hearts to the sphere’s dominant tune.

Torch-bearing, her sweet ministers compel
All thrones of light beyond the sky and sea
The witnesses of Beauty’s face to be:
That face, of Love’s all-penetrative spell
Amulet, talisman, and oracle, —
Betwixt the sun and moon a mystery.

Мистерия: меж солнцем и луной —
Сирийская Астарта, Афродиты
Предвестница: из серебра отлиты
Плетенья пояса; их ряд двойной
Таит восторг небесный и земной.
Изогнут стебель шеи, приоткрыты
Уста; вглядись — и вышних сфер сюиты
В биенье сердца зазвучат струной.

Пылают факелы в руках у жриц.
Все троны света, суть земных материй,
Власть талисманов, тайный смысл поверий —
Все в ней сокрыто. Так падите ниц
Пред Красотой, не знающей границ
Меж солнцем и луной: венцом мистерий.

She hath the apple in her hand for thee,
Yet almost in her heart would hold it back;
She muses, with her eyes upon the track
Of that which in thy spirit they can see.
Haply, ‘Behold, he is at peace,’ saith she;
‘Alas! the apple for his lips, — the dart
That follows its brief sweetness to his heart, —
The wandering of his feet perpetually!’

A little space her glance is still and coy,
But if she give the fruit that works her spell,
Those eyes shall flame as for her Phrygian boy.
Then shall her bird’s strained throat the woe foretell,
And her far seas moan as a single shell,
And through her dark grove strike the light of Troy.

Пока что медлит с яблоком рука —
Отдать его тебе иль сохранить?
А зоркий взгляд прослеживает нить
Судьбы твоей — спокойно, свысока.
Беспечен ты, и жизнь твоя легка? —
Отведай! Сладостью не станешь сыт,
Но сердце бедное стрела пронзит,
И вечная погонит вдаль тоска.

Глаза богини не сулят тревог,
Но дар прими, и полыхнут огнем,
Что испытал фригийский пастушок.
Бедою птичий крик ворвется в дом,
Застонет гулко моря окоем,
И отблеск Трои озарит порог.

‘There is a budding morrow in midnight:’ —
So sang our Keats, our English nightingale.
And here, as lamps across the bridge turn pale
In London smokeless resurrection-light,
Dark breaks to dawn. But o’er the deadly blight
Of love deflowered and sorrow of none avail,
Which makes this man gasp and this woman quail,
Can day from darkness ever again take flight?

Ah! gave not these two hearts their mutual pledge,
Under one mantle sheltered ’neath the hedge
In gloaming courtship? And, O God! to-day
He only knows he holds her; — but what part
Can life now take? She cries in her locked heart, —
‘Leave me — I do not know you — go away!’

«Полночный час — предвестие зари»:
Так пел нам Китс, английский соловей.
Среди бездымных лондонских теней,
Где над мостом тускнеют фонари,
Луч высветил гладь вод и пустыри,
В смятенье — женщину, мужчину с ней,
Но боль утраты, стыд пропащих дней
Вновь озарятся ль светом изнутри?

Не эти ли два сердца бились в лад,
Плащ на двоих деля, и звездный сад
Внимал обетам? Что же впереди?
Он знает только, что ее настиг;
Она дрожит и подавляет крик:
«Оставь — тебя не знаю — уходи!»

Her lute hangs shadowed in the apple-tree,
While flashing fingers weave the sweet-strung spell
Between its chords; and as the wild notes swell,
The sea-bird for those branches leaves the sea.
But to what sound her listening ear stoops she?
What netherworld gulf-whispers doth she hear,
In answering echoes from what planisphere,
Along the wind, along the estuary?

She sinks into her spell: and when full soon
Her lips move and she soars into her song,
What creatures of the midmost main shall throng
In furrowed surf-clouds to the summoning rune:
Till he, the fated mariner, hears her cry,
And up her rock, bare-breasted, comes to die?

Под сенью яблонь арфу укрепив,
Ткет дивные заклятья чаровница
В аккордах звучных. И морская птица
Волну оставит, слыша их мотив.
Чему колдунья внемлет, слух склонив
К ответным отзвукам подземных гротов,
К глухому ропоту водоворотов
Которым вторят ветер и залив?

Она во власти чар: трепещут струны,
Вот дрогнут губы, песне дав зачин —
Что за создания морских пучин
Объявятся на зов всевластной руны,
Покуда обреченный мореход
К ее скале — на смерть — не приплывет?

Andromeda, by Perseus saved and wed,
Hankered each day to see the Gorgon’s head:
Till o’er a fount he held it, bade her lean,
And mirrored in the wave was safely seen
That death she lived by.
Let not thine eyes know
Any forbidden thing itself, although
It once should save as well as kill: but be
Its shadow upon life enough for thee.

Молила Андромеда, чтоб Персей
Главу Горгоны дал увидеть ей.
И вот герой жену к ручью ведет, —
И отражается в зерцале вод
Смерть, что ее спасла.
Пусть никогда
Тебя не встретит на пути беда, —
Лишь тень ее мелькнет, как отраженье,
Неся тебе не гибель, а спасенье.

I have been here before,
But when or how I cannot tell:
I know the grass beyond the door,
The sweet keen smell,
The sighing sound, the lights around the shore.