Альфред Теннисон - Поэтический мир прерафаэлитов

Любовь — наш свет в ночи и полог в зной,
Баюкает нас песней, стрелы дня
Отводит прочь, от бурь мирских храня;
Как лунный лик, мерцает в час ночной,
И как звенят фонтаны под луной,
Звучит наш гимн, нам души единя.

Two separate divided silences,
Which, brought together, would find loving voice;
Two glances which together would rejoice
In love, now lost like stars beyond dark trees;
Two hands apart whose touch alone gives ease;
Two bosoms which, heart-shrined with mutual flame,
Would, meeting in one clasp, be made the same;
Two souls, the shores wave-mocked of sundering seas: —

Such are we now. Ah! may our hope forecast
Indeed one hour again, when on this stream
Of darkened love once more the light shall gleam? —
An hour how slow to come, how quickly past, —
Which blooms and fades, and only leaves at last,
Faint as shed flowers, the attenuated dream.

Две немоты, разъятые стеной,
Что общий голос обрести могли;
Глаза во тьме от милых глаз вдали,
Как звезды посреди глуши лесной;
Рука, разъединенная с рукой,
Сердца в огне, пылающие врозь;
Тела, которым слиться не пришлось,
Как берегам над бездною морской, —

Всё это мы… О, если б только раз
Вновь озарилась гуща темных крон,
И был немой любви дарован он —
Час долгожданный, быстролетный час,
Что тает вмиг и век тревожит нас,
Как палая листва, как смутный сон.

What of her glass without her? The blank grey
There where the pool is blind of the moon’s face.
Her dress without her? The tossed empty space
Of cloud-rack when the moon has passed away.
Her paths without her? Day’s appointed sway
Usurped by desolate night. Her pillowed place
Without her? Tears, ah me! for love’s good grace,
And cold forgetfulness of night or day.

What of the heart without her? Nay, poor heart,
Of thee what word remains ere speech be still?
A wayfarer by barren ways and chill,
Steep ways and weary, without her thou art,
Where the long cloud, the long wood’s counterpart,
Sheds doubled darkness up the labouring hill.

Что без нее мой дом? Шалаш кривой,
Где зябнущий укрылся сирота.
Что платье? Скомканная пустота,
Клок облака, покинутый луной.
Что зеркало? Погасший рай земной,
Где ныне беспросветность разлита.
Кровать? Ночей бессонных маета
И разговор с холодною стеной.

Что сердце без нее? Пустых небес
Беззвездная, бессолнечная мгла,
Дороги одинокой кабала,
Когда и месяц за горой исчез,
И туча длинная далекий лес
Двойною темнотою облегла.

Love to his singer held a glistening leaf
And said: ‘The rose-tree and the apple-tree
Have fruits to vaunt or flowers to lure the bee;
And golden shafts are in the feathered sheaf
Of the great harvest-marshal, the year’s chief,
Victorious Summer; aye, and ’neath warm sea
Strange secret grasses lurk inviolably
Between the filtering channels of sunk reef.

All are my blooms; and all sweet blooms of love
To thee I gave while Spring and Summer sang;
But Autumn stops to listen, with some pang
From those worse things the wind is moaning of.
Only this laurel dreads no winter days:
Take my last gift; thy heart hath sung my praise.’

Любовь певцу зеленый лист дала
И так рекла: «Бутон пчелу зовет,
На яблоне отменный зреет плод,
И золото колосьев вкруг чела
В венке у Лета — жатва весела,
И весел пляс — а в теплой зыби вод
Цветов подводных странен хоровод
Среди камней, где залегает мгла.

Всё — дар Любви; ты все дары обрел
Весной и летом, в радости, сполна.
Но внемлет Осень — ей уже слышна
Во вздохах ветра песнь грядущих зол.
И только лавру не грозит мороз.
Прими сей дар; меня ты превознес».

Under the arch of Life, where love and death,
Terror and mystery guard her shrine, I saw
Beauty enthroned; and though her gaze struck awe,
I drew it in as simply as my breath.
Hers are the eyes which, over and beneath,
The sky and sea bend on thee, — which can draw,
By sea or sky or woman, to one law,
The allotted bondman of her palm and wreath.

This is that Lady Beauty, in whose praise
Thy voice and hand shake still, — long known to thee
By flying hair and fluttering hem, — the beat
Following her daily of thy heart and feet,
How passionately and irretrievably,
In what fond flight, how many ways and days!

Под аркой Жизни, где Любовь и Страх,
Где Смерть и Тайна бодрствуют в дозоре,
Там, на престоле, в царственном уборе
И с пальмовою ветвию в руках
Узрел я Красоту: в ее глазах
Мне просияли небеса и море —
Тем светом, что влечет нас в женском взоре
И, как рабов, пред ним бросает в прах.

Вот образ Красоты благословенной,
Той, что я звал своею Госпожой, —
Хоть знал лишь по внезапным перебивам
В груди, по ускользающим извивам
Одежд, — за кем стремился всей душой,
Кого искал на всех путях вселенной!

Of Adam’s first wife, Lilith, it is told
(The witch he loved before the gift of Eve,)
That, ere the snake’s, her sweet tongue could deceive,
And her enchanted hair was the first gold.
And still she sits, young while the earth is old,
And, subtly of herself contemplative,
Draws men to watch the bright web she can weave,
Till heart and body and life are in its hold.

The rose and poppy are her flowers; for where
Is he not found, O Lilith, whom shed scent
And soft-shed kisses and soft sleep shall snare?
Lo! as that youth’s eyes burned at thine, so went
Thy spell through him, and left his straight neck bent
And round his heart one strangling golden hair.

Лилит-колдунья, первая жена,
Что праотцу Господь позволил взять,
Как сатана, умела сладко лгать.
Текла огнем волос ее волна.
Мир постарел — волшебница юна;
Влечет ее чарующая стать
Мужчин к тенетам радужным — и глядь,
Душой и телом жертва пленена.

Красны, как кровь, колдуньины цветы.
Нет храбрецов, которых дивный сад
Не соблазнил виденьем красоты.
Вот юноша; глаза его горят,
Склонился он, тобой навек заклят,
Удавкой локон обернула ты.

Once more the changed year’s turning wheel returns:
And as a girl sails balanced in the wind,
And now before and now again behind
Stoops as it swoops, with cheek that laughs and burns, —
So Spring comes merrily towards me here, but earns
No answering smile from me, whose life is twin’d
With the dead boughs that winter still must bind,
And whom to-day the Spring no more concerns.

Behold, this crocus is a withering flame;
This snowdrop, snow; this apple-blossom’s part
To breed the fruit that breeds the serpent’s art.
Nay, for these Spring-flowers, turn thy face from them,
Nor stay till on the year’s last lily-stem
The white cup shrivels round the golden heart.