Сью Роу - Частная жизнь импрессионистов

17 января Мане уже снова был на бастионе.

«Хоть я ненавижу подчиняться военному командованию… это все же лучше, чем болеть, – написал он Сюзанне. – Сегодня вечером я развлекался тем, что писал твой портрет с фотографии на маленьком кусочке слоновой кости. Как я мечтаю увидеть тебя снова, моя бедная Сюзанна. Не знаю, что без тебя делать».

Теперь уже казалось, что вся земля покрыта ранеными и погибшими. Калеки переползали улицы на четвереньках. Толпа бельвильцев под барабанную дробь маршировала к ратуше Двадцатого округа, опустошая по пути все продовольственные и винные склады. Лидеры левых заняли позицию перед зданием, и впервые французы начали стрелять друг в друга. Тьер понимал, что либо должен договориться о перемирии немедленно, либо впереди – гражданская война.

18 января король Вильгельм Прусский, окруженный германскими князьями и генералами, был провозглашен германским императором в Версальском дворце. Париж продолжал храбро сражаться, но сражаться оставалось недолго. Десять дней спустя, после четырехмесячной осады, столица сдалась. На улицах воцарилась непривычная тишина.

Правительство тут же предложило перемирие, и было достигнуто соглашение о трехнедельном прекращении огня, чтобы провести выборы комиссии по переговорам об условиях мира.

«Все кончено, – написал Сюзанне Мане 30 января. – Я приеду за тобой как только смогу, жду не дождусь этого момента».

И только 12 февраля до него дошла ужасная весть о том, что еще 20 ноября в ходе незначительной атаки на Бон-ла-Роланд убит Базиль. Он не умер, «романтично галопируя на поле битвы в стиле Делакруа», как выразился Ренуар, а погиб «глупо, во время отступления, на грязной раскисшей дороге». По суровому морозу отец Базиля поехал в Бон-ла-Роланд. Десять дней он копался в промерзшей земле на месте сражения в поисках сына, наконец нашел его тело и сам привез назад в Монпелье на крестьянской телеге.

8 февраля 1871 года правительство создало Национальное собрание, главой исполнительной власти был избран Тьер. В Собрании преобладало монархическое большинство, избранное сельской Францией, противостоящей республиканскому духу метрополии и потому сразу отмежевавшейся от рабочего класса Парижа.

Четырехмесячная осада повергла столицу в состояние экономического коллапса. Когда торговцы стали спекулировать припрятанными запасами, начались продовольственные бунты. Все шире расползалась безработица. Тысячи демобилизованных солдат бродили по улицам в поисках пищи и ночлега, большинство из них вынуждено было жить на один франк и пятьдесят сантимов в день, которые платили национальным гвардейцам в виде пособия по безработице.

Одним из первых своих актов ассамблея прекратила эти выплаты и разрешила домовладельцам востребовать с арендаторов все долги по арендной плате за военные месяцы. Парижские рабочие взорвались: правительство морило их голодом, сдало страну, а теперь, похоже, намерено доконать окончательно. Мане сердился на правительство – на «этих выживших из ума старикашек, таких же, как олух-недомерок Тьер, который, надеюсь, в один прекрасный день рухнет прямо посреди своей очередной речи и избавит нас наконец от своей сморщенной маленькой персоны».

Несмотря на попытки вести переговоры, Тьер вынужден был принять прусские условия мира: передача Пруссии Эльзаса и Лотарингии и контрибуции в размере пяти миллиардов франков, которая должна быть выплачена в три года, в течение которых прусская армия будет оккупировать французскую землю. В результате хитрых маневров Тьеру удалось добиться согласия, чтобы контрибуция была выплачена за два года. Он это сделал, не только обеспечив существенное иностранное участие в погашении долга, но и собирая высокие налоги и иные выплаты с собственного населения, а также отменив все военные отсрочки.

На самом деле, обеспечив себе победу, прусские солдаты не имели заинтересованности в том, чтобы оккупировать французскую столицу, и их пребывание в ней не было постоянным. Однако для рабочих и безработных парижан, которые оказались лицом к лицу с перспективой продолжающегося голода, на кону стояли вещи более чем принципиальные.

Когда левые принялись создавать клубы, которые назывались «республиканскими комитетами» или «комитетами бдительности», правительство начало стремительно терять контроль над столицей. К началу 1871 года комитеты левого толка уже объединились в общую делегацию всех двадцати столичных округов с намерением свергнуть правительство национальной обороны и учредить Коммуну. Был создан центральный комитет двадцати округов, который в конце концов и провозгласил Парижскую коммуну. Теперь они выдвинули свои требования, включающие выборы муниципального совета, упразднение префектуры полиции, выборность судебных органов и отмену всех ограничений на собрания и создание всевозможных организаций.

6 января 1871 года под первым официальным воззванием Коммуны, так называемой Красной афишей, уже стояло 140 подписей.

«Политика, стратегия, структура исполнительной власти и прочее наследие империи с осуждением отменяются, – говорилось в ней. – Дорогу народу! Дорогу Коммуне!»

В конце января – начале февраля комитеты бдительности объединили свои силы с Федерацией профсоюзов и Интернационалом для создания Революционной социалистический партии. На самом деле она не представляла собой влиятельной силы, но правительство напугало, что под ее знаменами под руководством воинственного левого крыла стали стремительно собираться демобилизованные национальные гвардейцы. Возмущенные предательством, распаленные гневом, они-то и стали стержнем Парижской коммуны.

В период осады гвардейцы в основном убивали время пьянством, курением, игрой в карты и сплетнями. (Впоследствии Берта Моризо заметила: «Несправедливо, что Мане бо́льшую часть войны только то и делал, что менял форму».) Но теперь, не имея ни дохода, ни работы, а следовательно, и возможности платить за аренду жилья, безработные и рабочие из национальных гвардейцев окончательно созрели для борьбы.

1 марта Наполеон III был официально низложен и обвинен в том, что допустил «иностранное вторжение в страну, крушение и расчленение Франции». Париж был разорен, вся деловая активность в нем прекратилась. Пребывающий в Пиренеях Мане в письме просил Дюре одолжить ему денег, поскольку «эта ужасная война, боюсь, на многие годы вперед подорвала мое материальное положение». Ренуар, глубоко потрясенный гибелью Базиля, у родителей в Лувесьенне оправлялся от дизентерии. Никто давно не видел Сислея. Его отец обанкротился и, сломленный войной, умер вскоре после нее. Благосостояние семьи так никогда и не восстановилось.