Сью Роу - Частная жизнь импрессионистов

10 сентября Мане спрашивал у Сюзанны в письме:

Почему я до сих пор не получил телеграммы о твоем благополучном прибытии?.. В иных обстоятельствах я бы не на шутку обеспокоился… Я рад, что уговорил тебя уехать – Париж в состоянии глубокого уныния. Удивительно, что к нам не поселили военных, во всех соседних домах они квартируют… Я понятия не имею о том, что будет… Скажи Леону, чтобы вел себя как мужчина… Я постараюсь как можно больше вещей отдать на хранение… Надеюсь, это не продлится долго.

Пруссаков ждали со дня на день.

«Если возникнет опасность обстрела, – писал Мане Сюзанне, – придется куда-то прятать наши пианино… (но) не думаю, что снаряды сюда долетят».

Спустя два дня он уже вывозил инструменты из дома. 13 сентября они с братом Эженом отправились в министерство внутренних дел к Гамбетте просить должность для Эжена.

– Те, что сбежали из Парижа, должны будут заплатить за свою трусость после возвращения, – говорил Эдуард.

В Бельвиле списки дезертиров уже вывешивали на улицах.

Мане, Эжен и Дега присутствовали на собрании в Фоли-Бержер, где генерал Клюзере, крайний левак, обратился к собравшимся с пламенной речью. В республиканских убеждениях Мане (да и Дега, хотя они для него не совсем характерны) сомнений не было. «Истинные республиканцы», похоже, уже созрели для свержения правительства.

Мане с другим братом, Гюставом, поехали в Женвилье запереть дом и, возвращаясь через Асньер, увидели, что город полностью опустел. Все жители покинули его, деревья были вырублены, все вокруг сожжено. В полях горели зернохранилища.

На следующий день Мане отправил дюжину своих самых ценных полотен, в том числе «Балкон», «Олимпию» и «Завтрак», в подвал дома художественного критика Теодора Дюре на бульваре Капуцинок. На окраинных улицах Парижа появились ряды белых палаток. Перед теми, кто подъезжал к столице из пригородов, она представала грядой желтых крепостных валов, утыканных силуэтами национальных гвардейцев.

18 сентября французы предприняли наступление. Когда пруссаки контратаковали через Медонский лес, улицы Монмартра закишели французскими дезертирами. 200 тысяч пруссаков взяли столицу в кольцо, и 20 сентября французы сдались возле Версаля. Теперь Париж был отрезан от остальной Франции: кольцо осады сомкнулось.

«Мы подошли к решающему моменту», – написал Сюзанне Мане.

Он нес караул на валу укреплений, спал на соломе, которой на всех не хватало. Повсюду вокруг Парижа шли бои. В бессильной попытке остановить атаки пруссаков военные взорвали два моста, соединяющие Буживаль с Круасси (разрушив при этом и деревянный «Гренуйер»). Но прусские войска вскоре все равно высадились там, и 3000 человек – пехоты и кавалерии – нанесли чудовищный ущерб Буживалю, Шату и Лувесьенну. Сислей с женой успели сбежать из Буживаля и исчезли до конца войны. Никто не знал, где они. Все оставленные Сислеем ранние его картины погибли.

Французское правительство сделало попытку начать переговоры с Бисмарком. Когда тот объявил, что одно из условий заключения мира – передача Эльзаса и части Лотарингии в пользу Пруссии, Тьер понял, что придется вооружать провинции. Задача организации национальной обороны в провинциях была возложена на Гамбетту; тот отправил в Тур распоряжение собирать войска на месте.

«Все возмущены требованием Бисмарка и его оскорбительными претензиями, – писал Мане Сюзанне 24 сентября. – Париж полон решимости защищаться до последнего, и думаю, дерзкая отвага парижан обойдется им очень дорого».

Стоя на карауле, он слышал не прекращавшуюся всю ночь канонаду – «мы начинаем привыкать к этому грохоту». Но его мучил страх, что письма до нее не доходят. Для доставки почты поспешно собирали по всему городу воздушные шары, однако все они оказались повреждены и, свезенные в Булонский лес, в течение нескольких дней лежали, «как выброшенные на отмель киты», прежде чем их наспех залатали и отправили с почтовым грузом из Парижа. Один из них уносил письма Мане Сюзанне. Ко всеобщему удивлению, шары благополучно покинули город и не были сбиты. Мане не терял надежды, что с помощью провинций Франция получит шанс на успех.

30 сентября у Мане по-прежнему не было вестей от Сюзанны. Он продолжал писать ей, сообщал, что осада затянулась дольше, чем кто-либо ожидал, и в городе заканчиваются запасы молока и мяса. Похоже, скоро будут обстреливать Пасси, и Моризо наконец начали подумывать об отъезде. «Париж представляет собой огромный военный лагерь. С пяти часов до позднего вечера милиция и Национальная гвардия (те, кто не на дежурстве) тренируются и превращаются наконец в настоящую армию. В остальном жизнь по вечерам очень скучна».

С половины десятого улицы пустели. Кафе и рестораны закрывались в десять. Кафе «Гербуа» работало, но народу в нем было мало. От горящих фабрик воздух пропитался дымом.

По мере того как все больше раненых и мертвых привозили с передовой, левые все решительнее преисполнялись гнева. На трехтысячном митинге в Бельвиле горожане сместили мэра 19 округа. 5 октября батальоны Бельвиля и Менильмонтана (десятитысячная толпа) совершили демонстративный марш протеста к городской ратуше. Их удалось обманом заставить разойтись, но они впервые заявили о себе.

К началу октября погода оставалась теплой и солнечной, ночи стояли ясные и звездные. Мане предупредил Сюзанну, что больше не сможет рассказывать ей о положении в городе, поскольку письма, переправляемые на воздушных шарах, могут попасть в руки врага. Дега назначили на 12-й бастион – укрепленный пункт на севере Парижа, которым командовал его старый школьный друг Анри Руар. 7 октября Гамбетта лично отправился в Тур на воздушном шаре, стартовавшем с самой высокой точки Монмартра, где теперь стоит церковь Сакре-Кер. Он «рисковал своей шеей», как написал Мане в письме матери (корзина была высотой всего по пояс), каменноугольный газ легковоспламеним, все сооружение драматически кренилось и ныряло на глазах шумной толпы, но Гамбетта в плаще и цилиндре, вцепившись в стропы, отважно старался победить страх.

– Иногда приходится рисковать, – сказал он.

Несколько недель спустя погода резко переменилась. Женщины выстаивали длинные очереди за продуктами под проливным дождем, стала распространяться оспа. В пищу пошли мулы и лошади. Иссякли запасы соли, дети начали умирать от цинги. Заканчивался газ, всем общественным зданиям было предписано сократить его потребление.

У Мане распухла нога. Он страдал от боли, усугубляющейся нескончаемыми дождями, тем не менее попросил командировать его в штаб генерала Винруа и огорчился, когда ему отказали. Один, если не считать служанки, в квартире на улице Сан-Петербург, он скучал по жене, которой продолжал писать и отправлять письма на воздушных шарах: