Сью Роу - Частная жизнь импрессионистов

– Художник, – ответил Ренуар.

– Скажите спасибо, что вас не направили в артиллерию.

Капитан, истинный кавалерист, обожал лошадей и с ужасом думал о том, что на войне они будут безжалостно гибнуть. Его юная дочь страстно любила живопись, и капитану пришла в голову идея:

– Вы можете давать ей уроки.

– Но, вероятно, я все же смогу научиться ездить верхом?

– Что ж, попробуйте.

Через несколько месяцев Ренуар стал недурным кавалеристом, хотя традиционно кавалерийская служба предназначалась для отпрысков старой аристократии. Он оказался хорошим наездником и с лошадьми обращался так же, как со своими натурщицами.

– Просто дайте им делать то, что им нравится, и скоро они будут делать то, что вам нужно, – говорил он.

Базиль тоже очень хотел служить у генерала дю Бар-рея, потому что, по словам Ренуара, «видел себя галопом несущимся на красивом коне сквозь шквал огня с жизненно важным донесением, от которого зависела судьба сражения». Ренуара одолевали сомнения. Он считал, что перспектива победы Франции отнюдь не безоговорочна, и сказал Базилю, что тот совершает глупость. Однако Базиль был неудержим. В середине августа он записался в 3-й полк зуавов, формирующийся в Монпелье, после чего был направлен в Алжир на «базовую подготовку». К 30 августа он уже находился в Филипвиле, получив благодаря своим «связям в Монпелье» (то есть благодаря майору Лежосну) повышение в звании. Теперь Базиль числился «обученным солдатом», вставал в четыре часа утра, надраивал ботинки, чистил картошку, таскал дрова, мел полы и, поскольку в солдатской столовой было грязно, ел в кафе на берегу.

«Здешняя тупая жизнь начинает меня доканывать, – писал он родителям, – но это ненадолго».

Его описания военного опыта того периода сводились к рассказам об Императорской гвардии – резервном подразделении, которое французское командование тщательно оберегало и на протяжении большей части войны держало вдали от боевых действий. Он ждал отправки в Константинополь.

Относительно того, что станет делать Мане, сомнений не было. Пламенный патриот, он издевался над бегством Золя в Марсель и над Фантен-Латуром, который, судя по всему, собирался всю войну прятаться у себя в студии. Мане и в голову не приходило бросить страну в беде. Он сразу записался в Национальную гвардию артиллеристом, однако отдавал себе отчет, что в Париже скоро станет опасно, поэтому отправил мать, Сюзанну и Леона в Оролон-Сент-Мари, что в Басс-Пиренеях – далеко за пределами вероятных военных действий.

Мане пытался и женщин семейства Моризо уговорить ехать с ними, но не преуспел в этом. Мсье Моризо, как высокопоставленный служащий Аудиторской палаты, обязан был оставаться в Париже. Однако он разделял опасения Мане. О том, чтобы ему самому покинуть Париж, он и не помышлял, но изо всех сил старался уговорить жену и Берту уехать. Его беспокойство и суетливость начинали действовать им на нервы.

– Он способен целый полк свести с ума, – жаловалась Корнелия. – Но суть в том, что дела никогда не оборачиваются так плохо, как ожидаешь. Я не волнуюсь; думаю, мы выживем.

«Того, что рассказывают братья Мане об ужасах, якобы нас ожидающих, достаточно, чтобы обескуражить даже самого храброго из нас, – писала Берта Эдме в Бретань. – Но, знаешь, они всегда преувеличивают, а сейчас и вовсе видят все в самом что ни на есть черном свете».

– Вам не понравится, если вам оторвет ноги, – сказал ей Мане.

Поначалу все выглядело так, будто реальной угрозы действительно нет. В ожидании ужасов войны Берте по ночам снились кошмары, но при трезвом свете дня она не верила тому, что слышала. Мсье Моризо срочно вывозил из дома ценную мебель периода Первой империи.

– Почему ты считаешь ее более ценной, чем зеркало или маленькое пианино из студии? – недоумевала Берта.

Вскоре дом практически опустел. Она сбега́ла в студию Мане, где он рисовал ее на своем красном диване. Берта сидела, откинувшись назад, опершись на левый локоть, и старательно избегала его взгляда. Носок одной туфли направлен на него, другой прячется под подолом ее белого муслинового платья. Этот портрет он назвал сдержанно – «Отдых».

К концу августа артиллерийская канонада уже доносилась до Лувесьенна. Жюли была на седьмом месяце беременности, и Писсарро должен был обеспечить безопасность ей и детям. Вряд ли могло быть более уязвимое место, чем их дом, стоящий на дороге в Версаль: его наверняка отберут для постоя вражеских войск.

К сентябрю стало очевидно, что, оставаясь здесь, они подвергают себя большой опасности. В страшной спешке, не имея времени толком собраться, они бежали сначала в Бретань, где у друга Писсарро (художника, тоже имеющего студию на Монмартре) была большая ферма. Политическая подоплека войны распаляла Писсарро, он не страшился падения империи Наполеона III как вероятного ее исхода и рвался вступить в борьбу. Но, обязанный прежде всего заботиться о безопасности жены и детей, вместо этого всю осень собирал урожай фруктов на ферме в Бретани, развлекая хозяев своими социалистическими убеждениями и взволнованным ожиданием, которое не разделял больше никто, – новой французской республики.

Политический климат Франции еще больше осложнился. Существовали «серые» зоны между убежденными монархистами, желающими сохранения империи, и рабочими-социалистами, теми, кого Базиль однажды увидел на улицах и которые вполне созрели для революции. Адольф Тьер, тщедушного вида историк, которому в 1870 году исполнилось 73 года и который с 1863 года являлся депутатом законодательного корпуса, находясь в оппозиции правительству Луи Наполеона, вскоре станет первым президентом Второй французской республики. Друг семьи Моризо, он был свидетелем и на свадьбе Ив, и на свадьбе Эдмы.

Тьер мечтал учредить парламент под эгидой монархии и жаловался, что «le roi regne et ne gouverne pas» – «король царствует, но не управляет». Будучи буржуа и консерватором, Тьер противился вступлению Франции в войну, и в этом его поддерживало большинство монархистов в Законодательном собрании. Ему оппонировал Леон Гамбетта, тоже блестящий юрист, который, несмотря на то что ему было всего тридцать восемь лет, уже продемонстрировал в ходе нескольких успешных громких процессов свои непримиримые республиканские антиимперские взгляды.

В империи Луи Наполеона Гамбетта – отважный, овеянный байроническим ореолом, весьма знаменитый уже деятель – возглавлял республиканскую оппозицию; в депутаты он избирался в 1869 году от рабочего округа Бельвиль. Мане восхищался Гамбеттой и всем сердцем разделял его республиканские воззрения, несмотря на общественный статус дворянско-землевладельческого семейства Мане и собственное стремление к признанию в кругах истеблишмента. Корнелия Моризо больше, чем кто бы то ни было, осуждала политические взгляды Мане и считала их опрометчивыми и безответственными, но, невзирая на дружбу с Тьером, сама была либеральной бонапартисткой, озабоченной скорее стабильностью Франции, нежели сохранением империи.