Сью Роу - Частная жизнь импрессионистов

В августе 1870 года парижские улицы купались в ярком солнечном свете. Никто по-настоящему не понимал, что происходит (если что-то вообще происходит) и чего следует ждать. На самом же деле Наполеон при поддержке своих генералов и подстрекательстве со стороны политически амбициозной жены Евгении готовился к наступлению.

2 августа французские войска захватили Саарбрюккен, и Париж возликовал. Но радовались рано. Эта победа оказалась единственной победой Франции в только что начавшейся войне. Спустя два дня прусская армия обрушилась на Эльзас. 18 августа она одержала победу над французами при Гравелоте, неподалеку от Меца. Но поворотным моментом стал разгром французов 30 августа в пятнадцати милях к юго-востоку от Седана.

Сражение длилось два дня, французские генералы поначалу не сомневались в победе. Наполеон, страдая от желчной колики, продолжал тем не менее скакать на коне под градом пуль и взрывающихся снарядов, под конец надеясь уже лишь на то, чтобы погибнуть с честью. Пять часов кряду провел он в седле, прежде чем наконец поднял белый флаг и сдался. Он сразу же попросил о личной встрече с Вильгельмом, чтобы обговорить условия мира, но в просьбе ему было отказано. Вместо этого пришло требование от министра-президента Пруссии Бисмарка, чтобы вся французская армия, участвовавшая в сражении при Седане, сдалась в плен. Исключение было сделано только для офицеров, согласившихся дать клятву, что они до конца войны не возьмут в руки оружия. В плену оказался и сам Наполеон, которого отвезли в летнюю резиденцию короля Вильгельма в Вильгельмсхёэ.

Сообщение между Седаном и Парижем было прервано, и в течение двух последующих дней парижане ничего этого не знали, пока 3 сентября Наполеон не оказался в ссылке. Потребовалось всего несколько дней, чтобы судьба Второй империи была решена. Когда известие о сдаче французских войск достигло наконец Парижа, город охватило восстание. На каждом углу собирались толпы людей, под каждым фонарем были развешаны на щитах газеты.

Когда смысл того, что они прочли, доходил до людей, они присоединялись к колонне, двигающейся по бульварам, размахивающей флагами и скандирующей: «Долой империю!.. От-ре-че-ние! От-ре-че-ние! От-ре-че-ние!» Но это было только начало.

К середине дня на улицах появилась Национальная гвардия. Поскольку гвардия формировалась в спешке, она состояла просто из дееспособных мужчин, которых без разбору удалось согнать в нее. Среди них оказалось немало республиканцев, в том числе Мане и Дега. Организованная по округам, «гвардия» легко раскололась внутри себя. Кого только в ней не было, включая беглых преступников, пьяниц и анархистов.

Гамбетта прибыл в ратушу, взобрался на подоконник и, сделав драматическое заявление о поражении, назначил себя министром внутренних дел. Двухсоттысячная толпа собралась перед королевским дворцом Тюильри. Императрица Евгения, сама только что узнавшая о пленении мужа, ради собственной безопасности поспешно бежала из Лувра через подземный ход, а оттуда личный дантист вывез ее за пределы Парижа и далее из Довиля с поддельным паспортом отправил в Англию. Она едва успела спастись.

Толпа республиканцев бросилась к только что опустевшему дворцу и нацарапала над входом: «Собственность народа». Потом восставшие сорвали все таблички с названиями улиц и все вывески, где упоминались имена или императорские титулы Наполеона и Евгении. Парижские рабочие уже весело праздновали революцию. Никто не ожидал вторжения: зачем оно пруссакам теперь, когда император свергнут?

Когда побежденная армия возвратилась из Седана, она присоединилась к Национальной гвардии, лагерем расположившейся на Елисейских Полях и построившей вдоль улицы укрепления. Между тем пруссаки готовы были немедленно выступить на Париж, и уже через несколько дней город готовился к осаде. Французские вооруженные силы насчитывали полмиллиона человек и три тысячи пушек. Вскоре город был окружен стеной, ее высота достигала тридцати футов, и рвом глубиной в десять футов. Длина линии фортификаций составила почти сорок миль, обороняли город 93 батальона.

Сад и конюшни Тюильри превратили в парк артиллерии. Кокоток убрали с улиц и согнали в мастерские шить униформу. В Булонском лесу паслись стада овец – по подсчетам их должно было хватить, чтобы выдержать осаду. Из пригородов в Париж свезли капусту, тыквы и лук-порей. Марсово поле взбухло от массы солдат. В атмосфере царил своего рода карнавальный дух: великолепная погода способствовала ложному ощущению безопасности. Но это продолжалось недолго.

4 сентября Гамбетту официально назначили министром внутренних дел правительства национальной обороны и главой «легалистов», выступающих за установление республики. В тот же день пруссаки начали наступление. Новость о поражении императора и провозглашении республики распространилась быстро. Базиль, «проходящий тренировки» в Африке, пришел в ужас, но одновременно испытал гордость оттого, что Франция стала республикой. Лишь около ста человек из его двухтысячного полка были одеты, экипированы и вооружены для участия в боевых действиях. Как он писал домой в Монпелье, это была «грязная непристойная шайка». «Представить себе не могу, откуда они выползли». Большинство из них, похоже, составляли бывшие каторжники и бродяги, обрадованные возможностью бесплатно получить еду и одежду.

В Провансе власти разыскивали Поля Сезанна, который не явился на призывной пункт. (В Экс-ан-Провансе, крохотном городке, невозможно было остаться неучтенным.) Республиканцы установили контроль над городом, Огюст, отец Сезанна, был избран в городской совет и назначил сына членом Комитета по делам искусств.

Факт неявки Поля на призывной пункт быстро всплыл на поверхность. Однако под жарким прованским солнцем расследование велось без должного рвения и было прекращено, когда поиски в имении Сезаннов Жа де Буффане не дали результата. К тому времени, когда группа розыска приехала туда, Сезанн с Гортензией уже улизнули в соседний Эстак – уединенную рыбацкую деревушку.

Мадам Сезанн, знающая, где находится ее сын, пустила группу по ложному следу, и Сезанн благополучно провел бо́льшую часть войны в Эстаке. Золя некоторое время прятался у них и описал незабываемую прелесть этого места, где сосны сияли изумрудами в раскаленном воздухе, море напоминало озеро голубых бриллиантов, которое становилось почти черным на закате, а земля «кровоточила красным».

Вернувшись в Париж, Мане готовился к худшему. «Я думаю, что нас, парижан, ждет ужасная драма», – написал он Еве Гонсалес, уехавшей в Дьепп. Мане предсказывал мародерство и резню, смерть и разрушения, если ситуация затянется. Милиция была повсюду, она размещалась где только можно, в том числе в садовой студии Моризо, на площадях и бульварах. «Париж имеет жалкий вид», – писала сестре Берта. Поскольку Ив и Эдма благополучно жили в Бретани, а младший брат Тибюрс находился на фронте, ей ничего не оставалось, кроме как изображать послушную дочь. Большинство женщин ради их безопасности отослали из Парижа.