Акрам Шарипов - Товарищ комбат

Темная ночь и безбрежная голая степь затрудняли ориентировку. А гитлеровцы не подавали признаков жизни, даже ракеты пускали изредка. Казалось, все вокруг вымерло.

Шли довольно долго в напряженной настороженности. Наконец последовала команда: «Боевой порядок в цепь». И словно по этой команде черное небо прорезали белые ракеты, кругом стало светло как днем. Как и в прошлый раз, немцы опоздали: первая рота батальона Шакуна ворвалась во вторую траншею противника. Разгорелся рукопашный бой. Цепи смешались, трудно было понять, где свои и где враг, отовсюду раздавались то одиночные выстрелы, то автоматные и пулеметные очереди.

Заспанные немцы выскакивали из окопов и тут же падали под пулями. Где-то за поворотом траншеи послышался истошный вопль: «По-мо-ги-те!» Образцов, опередив своего командира взвода, бросился на фашиста, который кого-то душил на дне траншеи, ударил его изо всех сил кинжалом. Гитлеровец вскинул голову и свалился. Образцов выдернул кинжал и столкнул убитого. Под ним лежал Глушковский. Фашист все-таки успел задушить его.

Полк Наумова на своем участке выбил противника из первых двух линий траншей и окопов. Губкин, собрав свой взвод, недосчитался двоих. Он быстро расставил станковые пулеметы и приказал боевым расчетам дооборудовать огневые позиции.

В разгаре боя первая рота захватила немецкую кухню. Взводу Губкина выделили мясо с макаронами и термос кофе. Когда немного подкрепились, настроение у бойцов приподнялось.

Гитлеровцы, однако, разгадали наш маневр и вскоре перешли в контратаку. Снова разгорелся ожесточенный встречный бой. Неожиданно для всех в атакующих цепях первой роты над головой комиссара полка майора Швеца заполыхало кумачом Боевое Знамя полка. По цепи, заглушая шум боя, покатился клич комиссара: «Равнение на полковое Знамя! Вперед, за Родину!» В ответ загремело могучее многократное «ура». Бойцы бросились в штыковую атаку на врага. Но кумачовое полотнище заколыхалось, качнулось и упало, накрыв майора Швеца.

— Знамя — вперед… — еле слышно сказал комиссар подбежавшему лейтенанту Губкину, который успел подхватить его. Он умирал на руках Губкина, но лейтенант понял последний приказ. Осторожно опустив тело майора на землю, лейтенант вскочил. Кругом рвались вражеские мины, гитлеровцы на ходу строчили из автоматов. Наши атакующие цепи замешкались, лейтенант Губкин со Знаменем устремился вперед. Но и ему не суждено было добежать до бойцов третьего стрелкового батальона: правую руку пронзила острая боль, голова закружилась, и он упал. Кто-то подхватил Знамя.

Очнулся он, когда санинструктор наложил ему на руку тугую повязку.

— Надо в медсанбат, товарищ лейтенант, рана серьезная. И крови вы много потеряли, — сказал санинструктор.

До полкового медпункта было не менее километра, и расстояние это предстояло преодолеть под обстрелом. Сопровождать Губкина было приказано ординарцу Образцову. Они прошли метров восемьсот, на их счастье, ни один вражеский снаряд не разорвался близко. Но, когда уже миновали рубеж, который гитлеровцы доставали пулеметным огнем, Георгию стало плохо, он потерял сознание. Образцов осторожно взвалил лейтенанта на спину и, пошатываясь от тяжести, продолжал путь.

В медпункте Георгий пришел в себя. Ему сделали перевязку и вместе с другими ранеными эвакуировали в госпиталь в Бекетовку. Там он узнал, что в соседней палате лежит комиссар батальона капитан Поликарпов. Едва Георгию разрешили подняться, он тут же пошел к комиссару. Застал его на носилках, с проволочной шиной на ноге. В палате находились еще восемь раненых командиров.

— Как рана?

— Уже легче, вот поднялся… — Губкин замолчал, вспомнив о Глушковском.

Комиссар протянул руку и тронул его за плечо.

— Что-то тяготит тебя, лейтенант? Выкладывай все без утайки, глядишь, и разберемся вдвоем.

— Погиб боец из моего взвода и вот никак не выходит у меня из головы, — признался Георгий. — Был он физически слабым и боязливым… Считаю, в том есть и моя доля вины. Не смог заставить его до седьмого пота подниматься на турнике и заниматься приемами штыкового боя. Он частенько увиливал от физподготовки, а я смотрел на это сквозь пальцы…

— Вы сделали правильный вывод: за любое послабление в учебе приходится расплачиваться кровью, а то и самой жизнью. Надо жалеть бойцов не снисходительностью, а высокой требовательностью…

Беседуя с Поликарповым, Георгий все время ловил себя на мысли, что ему легко говорить с этим малознакомым человеком. Он охотно отвечал на расспросы комиссара о своей доармейской жизни, о семье, о родителях, с неожиданным для себя красноречием рассказывал о своих учениках, о своей мечте продолжать учебу в педвузе.

Разговор их прервала палатная сестра: в числе других раненых Губкин должен был эвакуироваться на другой берег Волги. Он тепло простился с комиссаром и вышел на улицу.

С Волги дул легкий, прохладный ветерок. Впереди, на опушке березовой рощи, раскинулась зеленая поляна. Так хотелось побродить по ней, посидеть под кронами деревьев.

Эти места фашисты часто бомбили. Но даже когда стояла тишина, птичьих голосов не раздавалось — птицы будто отвыкли петь на войне.

На пристани мелькнула знакомая фигура Образцова. Губкин окликнул его, и тот торопливо подошел.

— Наш катер сейчас отходит, товарищ лейтенант, — сообщил он, — встретимся на том берегу…

Раненых перевозили на катерах и на баржах, идущих с интервалом метров двести: в небе часто появлялись «юнкерсы» и бомбили суда. Заметили они и катер, на котором плыл Георгий. Лейтенант сидел на палубе, когда в небе появилась тройка бомбардировщиков со свастикой на борту и спикировала на катер. Одна из бомб упала совсем близко, и катер перевернулся.

Санинструктор, сопровождавший раненых и чудом оставшийся в живых, недосчитался многих, в том числе и Губкина, которого течением отнесло далеко вниз. На родину лейтенанта в Семидомку пошла похоронка.

Лейтенант Губкин между тем, подобранный артиллеристами, был доставлен в медсанбат, а оттуда эвакуирован в госпиталь, в Саратов. После долгих маршей и бессонных ночей в траншеях с сыпучим песком в приволжских степях Георгий испытал особое блаженство, ложась в чистую постель. Люди в белоснежных халатах казались ему добрыми волшебниками. Особенно запомнилась девушка лет девятнадцати, нежная и стройная, как березка, старшая медсестра. Она подсаживалась то к одному, то к другому раненому и участливым словом облегчала боль. Это была Муза Собкова. Ее сияющее лицо красили большие голубые глаза, немного застенчивые, но такие искренние и одухотворенные. Она заботливо перевязала и рану Георгия, и от прикосновения ее рук боль сразу утихла. Впервые в эту ночь Георгий спал крепким безмятежным сном. Проснулся он, когда солнце поднялось уже высоко и заливало своим светом всю палату. Рядом на соседней койке кто-то стонал.