Миша Лев - Горит свеча в моей памяти

Дважды в месяц собирался литературный кружок. Большинство его участников были студентами. Первыми записавшимися были начинающие поэты Давид Бромберг и Броня Синельникова. Следует отметить, что в нашем кружке была целая семья — работавший на автомобильном заводе отец и два его сына. Один из них — солдат, служивший под Москвой. Руководил кружком заведующий библиотекой Гирш Резник, человек добродушный и любезный, но, может быть, не очень эрудированный. Зато он любил книги и читателей. А это уже немало. Одевался старомодно. И в праздники, и в будни — в одном и том же. Возраста неопределенного, зато определенно беден: больная жена, маленькие дети, а заработков хватает разве что на воду для каши.

У меня все еще не было своей квартиры, и товарищ Резник мне разрешил спать в своем маленьком кабинете. Постелив комплекты старых газет, лежу, свернувшись калачиком. Две простыни, две наволочки, подушки и одеяло у меня есть. Оставляю лишь щелочку, чтобы было чем дышать, и накрываюсь с головой, потому что всего в нескольких десятках метров, между нашим зданием и Политехническим музеем (видно, поэтому наш адрес «Политехнический переулок») — трамвайная остановка. Здесь кольцо второго номера. Он выпускает пассажиров, впускает новых — и в обратный путь. У железных колес — будто железные зубы. Резкий поворот, и уже не просто шум, а такой пронзительный скрежет, такой скрип, что не уснуть.

Лежу и думаю. Товарищ Резник сегодня вел антирелигиозный вечер. Произнесенные им слова плохо сочетаются с желтизной его лица. Это бросается в глаза. Не думаю, что мой заведующий молится каждое утро, но ведь он не возражает против того, что молится его отец, и о том, что Бог наказывает за грехи, мой заведующий, возможно, тоже помнит.

К этому вечеру была подготовлена специальная выставка, более сорока антирелигиозных книг на идише и некоторые из них в переводе на русский. Докладчиком был сотрудник журнала «Апикойрес» [107] «Безбожник» ( идиш ) — антирелигиозный журнал на идише, выходил с 1931 по 1935 гг. . Начал он с того, что антирелигиозная пятилетка, которая была объявлена еще в 1932 году, обязывает, чтобы до 1 мая 1937 года в Советском Союзе были ликвидированы все синагоги, костелы, мечети, а также духовные заведения других религий.

Радикальный противник сионизма, он также не забыл осудить сионизм. Запутался и дошел до того, что клерикальные по форме произведения на иврите состоят на службе у сионизма, а наша советская еврейская культура — национальная по форме и социалистическая по содержанию.

Все эти речи еще звучат в моих ушах. Присутствовало не более 25 человек. Несколько студентов поглядывали в свои конспекты, слушали невнимательно. Для них это были пустые слова, болтовня. Один старичок тихонько похрапывал. И вдруг раздались непродолжительные и небурные, но все же аплодисменты. Первым, начавшим хлопать, был товарищ Резник. Разве у него был другой выход?

Размышляя под одеялом и ворочаясь с боку на бок, я подумал: я один. И полки с книгами. Кого мне бояться? Мне рассказывали, что раньше в этом здании была сионистская библиотека. Большинство запрещенных книг давно уже упаковали и куда-то вывезли. Заведовала тогда библиотекой одна женщина, которую предупредили, чтобы никто не переступал порога каморки, где лежат остатки запрещенных книг, а завтра все будет вывезено. Сколько завтрашних дней и лет с тех пор прошло, никто не знает. Но, кроме русской уборщицы Аннушки, всем остальным запрещено открывать эту незапертую дверь. И ведь слушаются.

Дверь как дверь. Аннушка, набожная старая дева, боится даже подойти к тому тупику, который находится в конце читального зала. Петли от безделья порядком заржавели. Заржавели не заржавели, но если хорошенько дернуть ручку, то дверь сразу откроется с железным вздохом.

Густая темень дохнула сыростью и холодом кладовки, полной всякого старья. Я включил свет, но все равно почувствовал себя в ловушке. Что ни говори — запретная территория. В углах валом лежали большие толстые книги и тоненькие брошюры. Часть разорвана пополам, разодрана на куски. Я начинаю копаться. Держу в руках: книга не книга, обложки и корешка нет. Это, верно, отдельные страницы большого ивритского словаря. Как, спрашивается, такая книга может служить сионизму, клерикализму и мешать еврейской пролетарской культуре? Правда, там были и религиозные книги на идише. Возможно, для женщин.

На полках неприкосновенно стояли подшивки «Га-Ткуфа», «Миклат» [108] «Га-Ткуфа» («Эпоха», иврит ) — литературный альманах на иврите, издававшийся с 1918 по 1950 гг. издательством «А. И. Штыбель». Первый номер вышел в Москве, затем издание было перенесено в Варшаву, затем в Тель-Авив, затем в Нью-Йорк. «Миклат» («Убежище», иврит ) — журнал, выпускавшийся издательством «А. И. Штыбель» в Нью-Йорке в 1920–1921 гг. , переводы мировой литературы на иврит и оригинальные ивритские книги, изданные издательством «Штыбель» [109] Издательство «А. И. Штыбель» было основано в 1917 г. в Москве меценатом А. И. Штыбелем для издания современной литературы на иврите и лучших книг мировой литературы в переводах на иврит. В 1919 г. деятельность издательства была перенесена в Варшаву, затем появились филиалы вТель-Авиве, Нью-Йорке и Берлине. Издательство «А. И. Штыбель» сыграло огромную роль в становлении современного иврита и литературы на иврите. . Теперь я знаю, что любитель литературы Авром-Йойсеф Штыбель создал это издательство в 1918 году в Москве.

Когда я вернулся на свое ложе, доносились только редкие шаги запоздалых прохожих.

…И опять прошла ночь, и настало утро. Аннушка уже орудует своей шваброй и мокрой тряпкой. Еще не окончив уборку, она позовет меня пить чай. Будет пить из блюдечка, искусно держа его на пяти растопыренных пальцах. Хлеб и колбасу я приготовил заранее, а еще какую-нибудь еду она принесет из дому. Живет она в том же доме.

Аннушка, Аннушка… Кроме старшей сестры, тоже незамужней, у нее никого не было. Обе мне предлагали жить в их квартире, но они часто ссорились, и от меня требовалось быть на чьей-то стороне, как во время судебной тяжбы. Об Аннушке я еще расскажу. Ей сказали, что я погиб осенью 1941 года в битве за Москву, и она меня оплакивала.

К двадцатой годовщине со дня смерти Шолом-Алейхема библиотека подготовила выставку: многочисленные картины и тексты были застеклены и висели на стенах читального зала. Эту выставку подготовил библиограф Мендл Розенгойз, человек очень ответственный, любивший еврейскую литературу и хорошо знавший ее. Одной из характерных черт, которая его выделяла, была редкая скромность. В данном случае он письменно объявил, что автором выставки был аспирант Мойше Нотович.