Евгений Шварц - Собрание сочинение. Том 1. Я буду писателем. Дневники. Письма

20 мая.Чемпионат в Майкопе у нас был окружен обаянием и недоверием. В те времена уже появилась разоблачительная статья или книжечка Брешко — Брешковского о том, что все существующие чемпионаты поддельны. У него или у другого какого — то разоблачителя рассказывалось, что не только победы и поражения, но и роли между борцами распределены заранее. Есть борец — грубиян, борец- комик, борец, теряющий голову в пылу борьбы. И мы верили этому и не верили. Мы сидим в городском саду. Борцы, гуляя и показывая себя, проходят по дорожкам сада. Они и в самом деле богатыри на вид. Тяжелы, высоки. И среди них, такой же огромный, как все, вызывая всеобщее внимание, легкой походкой, несмотря на свой вес, шагает негр, который в чемпионате называется почему — то чемпионом Великобритании. Он проходит мимо нашей скамеечки, и мы замечаем, что внутренняя сторона пальцев и ладони — у него белые. Боже мой! Значит, это поддельный негр, крашеный! С ладоней краска стерлась, а он и не заметил! Мы, хохоча, негодуем, рассказываем о своем открытии товарищам. Прав Брешко — Брешковский! Да и странно было бы думать, что в наш маленький Майкоп приедет настоящий негр. И только на другой день мы узнаем, что белые ладони — свойство настоящих негров! Это несколько повышает наше доверие к чемпионату. Да и не интересно было бы не верить. Начинается массовое посещение цирка. Разрешалось оно реалистам только под праздник.

23 мая.Но настоящие любители борьбы ходили в цирк чуть ли не на каждое представление. Они переодевались и прятались среди зрителей галерки. Впрочем, прятаться было легко — учителя и надзиратели цирк посещали редко. Я был в этом увлечении — из последних. Гимнастику по Миллеру я мог делать. Но в драках по системе джиу — джитсу, в борьбе, как некогда в игре в лапту, я был из рук вон плох. Тем не менее я всех борцов знал по именам. Примерно в середине чемпионата произошла сенсация — появилась «Черная маска». Некто в маске, закрывающей всю голову до шеи, появился во время очередного представления и положил на стол жюри письмо с вызовом. Он вызывал всю труппу борцов. Все мы понимали, что в этой таинственности есть нечто смешное. Но верить — интересно! И я пошел поглядеть на «Черную маску». В первой паре боролся чемпион Палестины Гиндельман с негром и был побежден. Во второй — не помню кто. И в третьей — чех, комик с «Черной маской». Таинственный борец был легок и ловок, и грузный чех, к величайшему удовольствию зрителей, сердился, кричал, применял в азарте неправильные приемы. Бросив противника через голову, он спрашивал у зрителей, не оборачиваясь: «Лежит?» Борьба кончилась вничью. «Черная маска» был побежден в самом конце чемпионата и по условиям борьбы снял маску. Как сообщила «Майкопская газета», он оказался известным борцом Севериным. Почему он выступал в черной маске, газета не объяснила.

24 мая.Наши школьные вечера всегда казались необыкновенными, все обязанности снимающими, все угрызения совести учащающими, событиями. Что там думать о запущенных делах своих и о страшных драках, когда завтра вечер. Да еще устраивались они, как правило, по субботам или под праздник. Значит, после вечера еще целый день, в который можно чего — нибудь придумать: дописать сочинение, на которое дано было две недели, а я еще к нему и не приступал. Довольно рассуждать. Реальное училище, переродившееся, потерявшее все признаки будней. На вешалках младших — пальто гимназисток, пахнет духами. В синих платьицах с белыми фартуками, таинственные, приводящие в мучительное смущение, цепенение, едва только подумаешь о том, чтобы заговорить с ними, девочками. Я только кланяюсь и вглядываюсь. Где же Милочка? Издали вижу — не смею видеть, — угадываю я знакомый ореол волос и сине — серые глаза. И тогда праздничность и волшебность происходящих событий подтверждаются. Я здороваюсь издали. Подойти не смею. Потом. Когда начнутся танцы. Умеющие рисовать дарят своим избранницам программы вечера — бристольский картон, нарисованные на самом лучшем бристольском картоне розы или фиалки, или пейзажи окружают старательно написанный текст: «Первое отделение — то — то и то — то, второе то — то — танцы». В зале стоят стулья для первых рядов, скамейки для последних. Для гостей и для хозяев.

25 мая.Освещены все длинные коридоры училища, а не только начало, как в те вечера, когда приходишь на занятия в физический кабинет. Налицо не только учителя, но и их жены. Все они вместе с членами родительского комитета будут сегодня помогать приему гостей — в одной из комнат, в одном из классов вынесены парты, стоят столы с конфетами, пирожными, кипит огромный самовар, стоят в огромном количестве стаканы, блюдечки. Ложечки лежат грудой — прозаические, вероятно, оловянные ложечки нашей школьной столовой (на большой перемене мы получаем горячие завтраки). Но даже они не нарушают общего праздничного характера вечера. Впрочем, комната эта придет в действие много позже, во время танцев, а сейчас вечер только начинается. Бегают распорядители с бантами. Гуляют по коридорам гостьи — в начале вечера отдельно. Так же — отдельно девочки, отдельно мальчики — рассаживаемся мы в зале. Эстрады нет. Рояль стоит ближе к середине, перед первым рядом. Тут же выстраивается наш хор, которым дирижирует Терсек. Участвовал в этом хоре и я, когда был исполняем «Хор охотников» из оперы Вебера «Волшебный стрелок». Так было написано в программе. Мы пели: «На свете что лучше, отрадней охоты, когда веселей в нас ключ жизни кипит. Преследовать зайца [или волка], что в поле гуляет, и выследить, выгнать из леса лису?» Маленький, стройненький, непоколебимо серьезный Миша Чернов обладал приметным дискантом. Однажды он пел что — то, а подпевали ему четыре мощных баса из семиклассников. Вот это был единственный случай, когда хор имел настоящий успех и бисировал. Обычно ему вежливо хлопали. И только. За хором кто — нибудь читал. Или мелодекламировал, что было модно.

26 мая Мне не хочется перечитывать все, что я писал о себе. Я не могу вспомнить, — рассказывал ли я о своих выступлениях на училищных наших вечерах. Я выступал на них дважды, вероятно, в четвертом и пятом классах. Мелодекламировал. Один раз читал: «Трубадур идет веселый» Немировича — Данченко, музыка Вильбуевича. Второй раз: «Каменщики» Вал. Брюсова, как сообщалось в украшенных акварельными рисунками программах из бристольского картона. Читал я и на вечере памяти Кольцова. Бернгард Иванович много возился со мной, добиваясь, чтобы из меня вытащить хоть что — нибудь, но результаты, видимо, получились средние, потому что Марья Александровна сказала: «Что это все ты да ты читаешь. Пусть Жоржик попробует». И Жоржик тоже однажды появился перед публикой. С обычной своей гримаской, выражающей у него смущение, которое он решил во что бы то ни стало преодолеть, Жоржик прочел под аккомпанемент Бернгарда Ивановича какие — то стихи и сделал это, несомненно, не хуже, чем я. Кроме «Трубадура» и «Каменщика» я читал в одном случае на бис: «Нет, я не верю в смерть идеала». Вспомнил! Четвертое стихотворение было «Галилей». Четыре стихотворения на два выступления. Так полагалось.