Евгений Шварц - Собрание сочинение. Том 1. Я буду писателем. Дневники. Письма

24 августа.Горы приблизилсь, но станица Абадзехская оказалась такой же степной и ровной, как и Тульская. Здесь мы остановились. Белая была тоже еще совсем такой же, как под Май — копом. Под дубом, таким огромным, что в тени его поместился весь наш поезд с конями, можарой и людьми, мы и обедали. На костре сварили кондер — пшенную кашу с салом. Ели, сидя на земле у ковра, и лицо горело от солнца и ветра. От избытка чувств я влюбился в Валю Лобановскую, очень хорошенькую, смуглую, черноглазую девочку лет тринадцати, и глаз не спускал с нее, и выставлялся изо всех сил в ее честь. Искупавшись под мостом через Белую, где было удобно по сваям влезать в воду, мы двинулись дальше, к станице Каменномостской. По дороге Жоржик уговорил меня намазаться черными ягодами какого — то степного растения, чтобы поразить наших спутников. Тут дорога уже шла в гору, и мы с ним далеко обогнали нашу можару. После того как мы намазались, Жоржик стал серьезно уверять меня, что сок этих ягод с солями человеческого пота образует взрывчатые вещества, которые сами собой взрываются, когда подсохнут. И мы бегом побежали к роднику и умылись. Белая к этому времени ушла далеко вниз, мы с обрывистого берега не видели ее за кустами и деревьями, а слышали, как она шумит. Где — то, кажется, в этих кустах, спустились мы в глубокое — глубокое ущелье к реке. На задние колеса надели тормоз. Мы все сошли. Хозяин повел своих коней под уздцы. Белая здесь мчалась уже быстрее, чем в Абадзеховской, но ее еще легко было узнать. Мы поднялись из ущелья наверх. Скоро я заметил, что снеговые горы теперь видны отчетливее, но не кажутся ближе. Между нами и ими поднялись горные массивы, иные в «океане лесов», иные в зеленой травяной одежде. Степная равнина, околомайкопская часть пути кончилась. Начиналась новая, окологорная, жизнь. Мы вошли в станицу Каменномостскую. И скоро увидели чудо.

25 августа.Как в Туапсе я впервые я понял и навеки запомнил море, так здесь я встретился, как с чудом, с горами. Я понял и навеки запомнил горную реку в глубоком ущелье. Вот здесь Белая превратилась в новое явление. Вода тут казалась плотной. Она холмом все вздымалась над гладким камнем, острый […] все разрывал ее, и пена все белела полосой позади него, все в одном и том же выеме у скалы она вертелась воронкой. Все было на месте, и все же река со страшной силой и быстротой рвалась и летела вперед. И цвет; цвет речной, приглушенно — синий, горный, так же выпрямляющий душу, как морской. Года два назад, в тоске, зайдя в комиссионный магазин, рядом с огромной декадентской, лесбиянской картиной я увидел небольшое полотно — старательно выписанный кавказский пейзаж с узеньким мостиком и рекой того самого, горного, приглушенно — синего, прозрачного цвета. И всю мою тоску словно ветром смело. Каменномостская была похожа на все другие станицы — правильно, по — военному спланированная, со станичным управлением в центре, с выбеленными хатами, с палисадниками, с плетнями, с кувшинами на жердях. Но за станицей, внизу в скалах мчалась новая, невиданная Белая. А возле молчало старое русло, ущелье, как представляешь его себе, прочтя это слово. Здесь показывали узенькую ровную площадку, с которой, по преданьям, черкесы сбрасывали пленников в реку. За Каменномостской вскоре начиналось Даховское ущелье. Белая с ревом несла свои приглушенно — синие воды глубоко внизу, сверкала под кустарником. А над дорогой подымался горный склон, то отходя, то приближаясь, весь покрытый густым лесом — ни лысинки, ни полянки. Однажды кучер указал: далеко, далеко вверху у самой вершины горы чернел вход в пещеру, никем еще не исследованную. В училище рассказывали, что кто — то нашел в ней римских орлов на изъеденных древках. Так ли это было?

27 августа.Начиная с Каменномостской нас преследовал слух о том, что в лесу появился бешеный волк. Он будто бы пробежал по станице, кусая всех встречных, и скрылся в горах. Поездка наша стала еще интереснее. Не помню точно, где мы ночевали — в Даховской ли первый раз или за Каменномостской? Кажется, за Каменномостской. Мы порешили, что необходимо установить дежурство и поддерживать костер всю ночь. Ведь даже бешеный волк должен бояться пламени. Так мы и сделали. Я не спал глубокой ночью, ощущая всем существом лес вокруг, тот самый лес, в котором Христофор Шапошников обнаружил следы тигра, забредшего из Персии. От Каменномостской уже совсем близко до заповедника, где живут зубры, медведи, олени, дикие козы, дикие кошки, волки бродят сейчас за деревьями, пробираются к водопою или охотятся и, наверное, чуют нас. Что это? Пробежала, бесшумно промчалась чья — то тень. Чья? Собачонка? Лиса? Во всяком случае, не волк. А если волк? А если мне показалось, что тень была маленькой? А если волк вернется? И наслаждение, с которым я прислушивался к ночному лесу, сменилось самой мучительной тревогой — тревогой неуверенности, полной угрызений совести. Будить всех? Меня могут поднять на смех. Не будить? Волк по моей вине перекусает спящих. Но тут меня сменил Лобановский. Тень снова промчалась мимо нас, и он установил, что это голодная собачонка. В станице Даховской у моста на пригорке мы увидели бакалейную лавку Морозова, Ваниного отца. Морозов — старпшй вышел к нам строгий, угрюмый, и я подумал, что вот такими и должны быть староверы. Мы спросили у одной казачки, не слышно ли в Даховской о бешеном волке. Она подтвердила, что слышно, и стала рассказывать какие — то о нем подробности. Но тут вмешалась вторая казачка. Обозвала первую вруньей: «У тебя на вербе груши растут». И они завели очень громкую ссору, а мы поехали дальше.

28 августа.Здесь, в Даховской, мы ночевали уже не в лесу, а в школьном дворе. Ночью мне сильно захотелось пить. На крыльце у сторожа я увидел ведро с водой и напился прямо из ведра, как лошадь. Вода сильно пахла арбузом. Сначала я радовался свободе, с которой живу. Пью некипяченую воду! Прямо из ведра! Но воспоминание об арбузном запахе смутило меня. А вдруг я напился помоев? И я встал и пошел на проверку. Ведро оказалось чистым, и вода чистой. Стоя с вечера в ведре, она и приняла тот металлический привкус, который казался мне арбузным. Я улегся на войлочной подстилке, укрылся незнакомым солдатским одеялом, которое взяли в дорогу Истамановы, и всем существом переживая, что лежу я во дворе, что уже светает, что амбар с навесом у соседей уже явственно выступил из тьмы, я уснул. Возвращение домой тоже было прекрасно. Путь в Даховскую был полон ожидания чудес. Зато на обратном пути я знал уже, чем наслаждаться. Мы двигались не спеша, большую часть дороги шли пешком. Там, где это было возможно, мы спускались вниз, к Белой, к новой, горной, Белой, приглушенно — синей, прозрачной, бешено летящей вниз. Местами река образовывала глубокие, узкие заливы, которые мы называли ванны. В одной из таких ванн мы с Жоржиком искупались, точнее, окунулись с головой и выпрыгнули на берег, как обожженные. Вода казалась ледяной. В Майкоп мы вернулись через четыре — пять дней, а город показался мне изменившимся, как будто я не был в нем целый год. В гостинице мы уже не жили. Мы поселились в доме Бударного, столь памятном мне — ведь это в нем жили Шаповаловы. Приехал Матюшка. Он долго расспрашивал меня, как я провел лето. Увы! Все пережитое я, к своему удивлению, рассказал в одну минуту. Несколько дольше я остановился на встрече со Шмелевым, на описании индийского телеграфа и на несостоявшейся встрече с бешеным волком.