Юлиус Вольфенгаут - Черные воды Васюгана [ЛП]

Наконец, я вышел из леса: передо мной раскинулось необозримое пространство. По ровному снежному покрову, под которым, очевидно, находилось болото, я шел узкой прямой тропинкой; через час я добрался до светлого лесочка, а вскоре был уже и в Кунтиках. Быстро выполнив свое поручение, той же дорогой я отправился в обратный путь, поскольку до наступления темноты хотел вернуться домой. Пошел снег. Опять передо мной лежало открытое пространство с прочерченной на горизонте темной полоской леса. Снег все усиливался, и вот началась настоящая снежная вьюга. Я ускорил шаг; так как снег заметал узкую тропинку; было бы скверно, если бы я сбился с дороги и не попал на лесную просеку.

Вероятно, я прошел треть пути по открытой местности, когда следы, показывающие мне дорогу, стали едва заметны. Только слабые, странным образом слегка выступающие над поверхностью отпечатки ног обозначали колею, но и они готовы были вот-вот исчезнуть. Темнело. Я раздумывал, не будет ли более благоразумным вернуться по собственным следам и переночевать в Кунтиках, как вдруг заметил сквозь метель темную точку вдали.

Точка приблизилась и обрела форму путника, который шел мне навстречу! Еще четверть часа, и мы протащились мимо друг друга уставшие, но одинаково радостные, ведь теперь свежие глубокие следы показывали нам обоим правильный путь. По просеке я шел не торопясь, здесь снегопад не в силах был мне навредить. Вскоре я перебрался по стволу дерева, который вел через овраг; на этот раз я чувствовал себя уверенно. Совсем скоро я был дома.

Мне довелось еще раз добираться в Кунтики, правда, на этот раз на санях. В марте я отправился туда, чтобы заменить нормировщика, который через месяц должен был уволиться. Недалеко от лесосеки, располагавшейся южнее Кунтиков, в лесу одиноко стояла низенькая избушка, которая служила домом восьмерым лесорубам. К этим грубым мужчинам, напоминавшим мне Голландца Михеля из сказки Гауфа, я должен был поселиться девятым жильцом. Единственная комната была скудно обставлена: два стола, несколько скамеек, железная печка; вдоль стены длинные нары, на которых мы спали, тесно прижавшись друг к другу, как шпроты на сковородке. Дымящая «коптилка» (керосинка без стекла, сделанная из консервной банки) одаривала слабым светом задымленное помещение.

Каждое утро мужчины уходили на работу; я оставался один в доме, откалывал несколько тонких дровишек от одной из деревянных колод, которые валялись перед домом в снегу, затапливал печку и садился за свои расчеты. Вечером, грохоча, в комнату вваливались лесорубы с заледенелыми усами на раскрасневшихся от мороза лицах, в ватных полушубках и валенках, полных снега. Один из мужчин на улице несколькими мощными ударами крошил колоду, закидывал полную печь поленьев и разводил огонь так, что пламя шипело, дрова трещали, а железная печка раскалялась докрасна. Потом лесорубы набрасывались на ужин — мясо, сало, картошка, хлеб и, конечно, чай.

Пока готовилась еда, бригадир диктовал мне количество и массу поваленных за день стволов деревьев, а я переводил их в кубометры. Лесорубы обступали меня и с изумлением глядели на странное устройство — логарифмическую линейку, с которой я ловко управлялся. Каждый хотел знать свою дневную выработку; они дивились тому, как быстро я выдавал результат. Свои расчеты я записывал на расчерченных под логарифмические таблицы листах, которые мне выдали в Новом Васюгане. На самом деле мне жаль было тратить эту хорошую бумагу, потому что было довольно много другой макулатуры, которая сгодилась бы для этих целей.

Поначалу лесорубы относились ко мне с подозрением: не съедаю ли я что-нибудь из их продовольственных запасов, пока остаюсь один, но потом они прониклись ко мне доверием. Мне нравилось, когда вечером они возвращались домой и наполняли комнату теплом и шумом; оставаясь один, я чувствовал себя покинутым и каким-то беззащитным в этом молчаливом лесу. Когда настало время мне уезжать, эти грубые мужчины неохотно меня отпускали.

По возвращении в Новый Васюган мне пришлось поменять жилье; я стал квартировать у рабочих — ссыльных латышей — и наконец-то снова смог спать в кровати.

Весна вступила в свои права, и вместе с ней настало время сажать картошку. Нашему предприятию было выделено обширное поле, и рабочие, и служащие — все, в зависимости от потребностей, могли взять себе для обработки полоску земли. На своих пяти сотках, — которые на этот раз находились не в тени, — я посадил картошку и немного морковки. Земля была плодородная, и я смел надеяться на хороший урожай.

К заботам о пропитании добавилась еще одна — забота об одежде. Единственные штаны, которые у меня оставались, висели на мне лохмотьями. Добрые соотечественники, у которых мой жалкий вид вызвал сочувствие, подарили мне ковер. Я радовался как ребенок, когда из грубой, но зато очень прочной ткани ковра мне сшили брюки. Хоть я и походил в этих штанах на флибустьера, все же меня немного расстраивал их бесформенный вид. «Они долго не износятся», — думал я оптимистично, но «встречают по одежке, а провожают по уму». Ткань, вероятно, была уже довольно изношенной, кроме того, она постоянно терлась во время ходьбы: короче говоря, через пару месяцев мои новые брюки износились. Длинные, расползающиеся прорехи латать было бесполезно: нитки не держались на слабой ткани, и швы сразу же расходились.

Теперь я мог бы купить новую ткань со своей зарплаты — в магазинах были разные товары, — но с началом войны свободную торговлю отменили. Все промышленные товары и продукты питания строго нормировались и продавались только по талонам. Наконец я стал выглядеть настолько изношенным и оборванным, что даже сам не мог на себя смотреть. Утром, как только я вставал с постели, я тут же поскорее влезал в свое длинное пальто, чтобы скрыть полуголые ноги; на работе я тоже оставался сидеть в пальто и снимал его лишь вечером, когда заползал под одеяло. Я словно бы отупел и на все махнул рукой.

В один из дней я был вызван к коменданту. Что бы это значило? Что-то хорошее? Плохое? Комендант окинул меня взглядом с ног до головы и без лишних слов выписал ордер на ткань для рубашки и штанов, а также на обувь. Спасибо, комендант! Но откуда он узнал, почему велел мне прийти? Кто рассказал ему о моей нужде? Кто-то из коллег по службе или кто-то из ссыльных латышей, что жили со мной? Наконец-то я смог одеться: светло-серая рубаха с накладными карманами, коричневые брюки и мягкие кожаные ботинки с вшитыми голенищами из мягкого белого полотна — по тем временам я был одет совсем неплохо. Я был тщеславен и достаточно глуп, чтобы радоваться восхищенным взглядам, которые теперь бросали в мою сторону.