Юлиус Вольфенгаут - Черные воды Васюгана [ЛП]

Через две недели меня выписали с предписанием повторить курс лечения через месяц амбулаторно. Приученный к порядку, я пришел к назначенному сроку в амбулаторию. Медсестра вколола мне 20 мл раствора акрихина и предупредила, чтобы я отдохнул полчаса. Не подозревая о последствиях, я достаточно легкомысленно отнесся к предупреждению медсестры, а она была достаточно безответственна, чтобы не настаивать на своем указании. Два раза все обошлось, но на третий раз. Примерно через 50 шагов я почувствовал такую резкую боль в ноге, что едва мог идти. На месте укола образовалась шишка, температура подскочила до 40, и я снова очутился в больнице.

На этот раз я был сломлен психически. Я пережил голодные годы, от меня оставались только кожа да кости; я был оборван, опустошен, завшивлен. Я стоял на краю могилы, я изо всех сил цеплялся за свою маленькую жизнь, и когда нависала реальная угроза упасть и не подняться, то всегда звучали слова утешения, которые дарили мне добрые люди. Но эта тяжелейшая малярия что-то сломала во мне: на меня веяло, лишая сил, ледяное дыхание той скелетообразной фигуры — мой внутренний потенциал сопротивления был исчерпан.

В состоянии глубочайшей депрессии я лежал в больнице, когда моего соседа по койке — его кровать стояла рядом — вдруг стало бешено трясти. Об эпилепсии я слышал и раньше, но припадка никогда не видел. Это зрелище ужаснуло меня настолько, что я пережил шок. С неподвижным взглядом и стиснутыми зубами я кругами ходил по палате. Я перестал воспринимать все, что окружало меня. С врачом я разговаривал, едва шевеля губами и запинаясь. Он равнодушно сказал, что пропишет мне успокоительное, отвернулся и тут же забыл про меня и свое обещание. По крайней мере, разговаривал он со мной достаточно доброжелательно. Но в больнице лежало несколько высокопоставленных партийных функционеров, и для «таких, как я» мало что оставалось.

Шок через несколько дней прошел сам по себе, но он оставил свой след: я стал бояться умереть во сне и начал бороться со сном. Так постепенно я лишил себя того глубокого, крепкого сна, который всегда успокаивал меня и в голодное время часто заменял мне ужин. Наконец я смог преодолеть свои страхи, но бессонница осталась. Я начал пить снотворное. Это плохо сказалось на моем здоровье.

Так прошло несколько лет. Я пришел к осознанию, что нужно коренным образом менять образ жизни, чтобы спасти себя от угасания, которое медленно, как болото, затягивало меня в немую глубину. Буквально за неделю до моего сорокалетия я женился на русской учительнице — этот день был и остается счастливейшим днем вмоей жизни.

Моей Августе, как и мне, пришлось нелегко, притом что ее судьба вовсе не является чем-то исключительным. Это была обычная история. Массовые репрессии, развязанные режимом в 30-е годы, глумление и надругательство над правами человека собственного народа не обошли стороной и родную деревушку Августы в Красноярском крае. Все то, что у Бернарда Шоу в причудливой пьесе «Остров неожиданностей» было игрой необузданного воображения, здесь стало страшной реальностью: простые люди — крестьяне, рабочие, чиновники — бесследно исчезли в одну ночь; они превратились в ничто. Все было спланировано (давеча я, видимо, зря ругал плановую экономику): количество «отобранных» людей было определенным; главными были цифры, а детали не имели значения. (Недавно я прочитал об одном человеке, проживавшем в то время в западной части России. Во время ночной облавы он находился в командировке. Вернувшись домой, он узнал, что его искали. После некоторых раздумий он решил сдаться — спасения не было все равно. Поэтому он простился с женой, детьми, бросил узел через плечо и отправился «туда». На него взглянули равнодушно: «Можешь идти домой, план мы уже выполнили».)

Итак, после того как отец моей Августы, он был кузнецом, и ее старший брат, подмастерье кузнеца, были «отобраны», оставшуюся мать и четверо детей с полутысячью таких же несчастных, согнанных из окрестных деревень, присоединили к сформированной колонне. Под охраной конного конвоя они шли, хромая и спотыкаясь, несколько сот километров в район Тегульдета. С ними обошлись великодушно: у каждой семьи была своя собственная повозка, на которую перемещаемые могли погрузить вещи (одежду, утварь, продукты). Старикам и маленьким детям разрешалось сидеть. Где они спали во время пути? У матери Природы, конечно! Она еще никому не отказывала. Питание? Если был привал, женщины пекли из муки, которую взяли с собой, тонкие лепешки (рецепт смотри в истории исхода евреев из Египта).

Наконец, большинство пришло — некоторые дети и старики в буквальном смысле остались на дороге — в пункт назначения: выжженный участок леса посреди тайги. Ручей петлял по угрюмой местности. Здесь переселенцы должны были познать суть не только выживания, но и корчевания. В качестве жилья вначале им служили хижины из листьев. Некоторые рыли в земле небольшие пещеры с отверстиями в качестве дымоходов. Для них снова наступил каменный век.

Отец страны заботился о ее детях: откуда-то привозили целые возы сухарей и вываливали прямо на землю под открытым небом; таким вот образом переселенцы получали свой паек. Один из охранников поднимался на эту груду прямо в сапогах и держал ружье на взводе, чтобы никто не хватал заплесневелые ломти.

На выжженной земле стояли засохшие деревья. Из них подростки под руководством пожилых мужчин («настоящие» были в другом месте) сколотили вполне сносные хижины, и пока не было дождей, в них было довольно сухо. Из ивовых прутьев и глины женщины слепили очаги и печные трубы. Так они предварительно позаботились о зиме — от холода страдать не придется. Взрослые должны были работать: прокладывать дороги через болота, строить мосты, возделывать землю — за это они получали более крупный паек: от 12 до 16 килограммов муки в месяц, чего-то еще предусмотрено не было. (Воду можно было употреблять в неограниченном количестве.) Потом появились вши, а вместе с ними сыпной тиф. Он унес младшего брата Августы и ее старшую сестру. За недавно вскопанными огородами, недалеко от хижин, расположилось кладбище; оно росло быстрее, чем население. Те, что умирали, и те, что оставались жить, нашли здесь свой путь к Богу. Пришел отец Августы, в ватной, залатанной поддевке и в лаптях; редчайший случай — он был освобожден из лагеря. Старший брат не вернулся уже никогда. Время шло и залечивало раны. Постепенно обживались. Примитивные хижины снесли и построили простые, но крепкие бревенчатые дома; на возделанной земле росли картошка и другие овощи. Выживать в Сибири невероятно трудно! Тем не менее, можно было говорить об удаче: они были переселены до наступления лета; другие партии ссыльных оставляли зимой в заснеженной тайге — там они и околевали [82].