Виталина Малыгина - Вечно худеющие. 9 историй о том, как живут и что чувствуют те, кто недоволен своим телом

Но все-таки быть снаружи, слегка в стороне легче, легче. Видеть легче, чем ощущать, чувствовать. Когда просто видишь, боль причиняет только изображение. От него можно отделиться, перестать считать его своим. Можно отвернуться, безопасно и быстро нырнуть в книжки или фантазии. В фантазии, туда, где живет и действует мое альтер эго, тонкая девочка с длинными ногами. Она так же одинока, так же бесконечно погружена в свои фантастичные миры, она даже, кажется, умеет летать… Во всяком случае, в одной из историй, которые бесконечно разыгрываются в моей голове, она это делает.

В этот мир, где живет девчонка с худыми руками и ногами, я ныряю легко и непринужденно. Пока я там, мне значительно легче и я не чувствую себя такой тяжелой и безобразной. Я бы, пожалуй, предпочла остаться в этой квазиреальности навсегда, если бы это было возможно. Но что-то внутри, какая-то сила, не дает мне до конца погрузиться в выдуманный мир, все время выталкивает наружу.

Еще мне сильно легче, когда я иду. Я редко пользуюсь общественным транспортом. Пройти пять остановок – не проблема. Ходьба, ее ритм и скорость дают мне возможность почувствовать себя легкой. С каждым шагом я как будто бы поднимаюсь над землей, вытягиваюсь, и каждые сто метров как будто облегчают меня на сто грамм, не меньше. Пять остановок, три километра полета над землей… Бог знает где я бываю, пока иду. Как много прекрасных сюжетов и историй приходится мне пережить. Я люблю это состояние, потому что оно позволяет мне не думать о своем теле, весе, о своем уродстве.

«Семьдесят три», – говорит женщина в белом халате, жрица весов на углу у гастронома. И эта цифра наваливается на меня своей тяжестью, как гранитная плита. Гранитная плита стыда и ужаса. Мне стыдно, что женщина в белом халате знает теперь обо мне нечто, что я изо все сил стараюсь не знать, но на самом деле думаю об этом почти постоянно. Я инстинктивно стараюсь подходить к весам тогда, когда рядом никого нет. Мне невыносимо думать о том, что кто-то, кроме меня и этой тетки в медицинском халате, услышит ужасную цифру. Мне нужно несколько минут для того, чтобы как-то осознать и – нет, не принять ее – но признать и пережить. Проглотить. Впихнуть в себя. И тут же забыть на несколько секунд. А потом опять вспомнить. И снова забыть… Эта мучительная борьба будет продолжаться несколько часов. Несколько часов острого отчаяния. Отчаяние со временем станет тупой болью. Ее надо будет как-то терпеть. И у меня уже есть способы: я затеваю генеральную уборку в бабушкином доме. Усердно тру половицы, забираюсь под все столы, отодвигаю диваны, перетряхиваю постели, протираю пыль на всех подоконниках пятикомнатного деревенского дома в скучном пригороде… Навожу порядок в кухонных шкафах, до медицинского блеска довожу раковину на кухне, надраиваю крыльцо и старательно подметаю мощеную часть двора… Помогает хорошо, мое тело радуется движению, мне нравится широким движением выплескивать из ведра использованную воду, нравится чувствовать, как работают и напрягаются мышцы…

Пройдет лет пятнадцать, и я стану говорить о себе, что природа создала меня для тяжелой физической работы, что я должна была по ее замыслу косить, жать, ходить за коровой, месить тесто. Но жизнь повернула по-своему, и, чтобы избыть энергию, выделенную мне природой, мне нужно себя все время физически нагружать, заставлять работать, ходить, бегать, плавать.

Еще есть пробежки, к которым я пристрастилась год назад. Я неумело наматываю круги по частному сектору, приводя в недоумение не только людей, но и кур, разгуливающих по переулкам, и собак. Но мне становится легче, спокойнее, боль утихает, хотя основного эффекта, на который я рассчитываю – снижения веса, не добиваюсь.

Мне все время приходится думать о еде: что съесть на завтрак, чтобы можно было пообедать? Как пообедать, чтобы не проголодаться до ужина? Ужинать или нет? И если ужинать, то чем? В этом месте пропасть между моими сознательными желаниями быть худенькой, тоненькой, звонкой и легкой и между требованиями моего тела так глубока и широка, что я даже не помню, было ли когда-нибудь иначе. Я хочу похудеть хотя бы на два килограмма. А мое тело хочет есть и требует, чтобы ему было безопасно и надежно. Поэтому оно играет со мной в мучительные игры. Например, я решаю не есть больше белого хлеба, сливочного масла, но зато незаметно для себя съедаю тазик спелых слив… Я отказываюсь от наваристых бабушкиных борщей и жирных блинов с припеком, но почему-то верю, что полдюжины бутербродов из черного хлеба и творога способствуют похудению. Мне удалось полностью отказаться от шоколада, но два раза в неделю мы с подружкой совершаем вылазки в центр города, и там, в стеклянном кафе-мороженом, в парке я съедаю гигантскую порцию шоколадного пломбира, заглушая вину клятвенными обещаниями себе самой завтра пробежать в два раза больше, чем сегодня…

Эта бессмысленная борьба истощает мои силы и делает меня несчастной. Но все-таки мне было бы немного легче, если бы я могла с кем-то разделить свои страдания.

Нет, это невозможно. Каждый день я выдерживаю несколько маленьких битв с домашними: с мамой, с бабушкой, с папой, с тетками. Каждый прием пищи превращается в такую битву. Они набрасываются на меня, идеально вписываясь каждый в свою роль.

Бабушка: «Да ты такая справная, хорошая, румяная, чего тебе еще надо?» Она искренне считает, что вот так – хорошо. Но почему-то ее слова никак не утешают. От бабушкиных слов моя внутренняя тоненькая девочка корчится как от боли.

Мама: «Ты подросток, тебе надо полноценно питаться, ты погубишь свое здоровье этими диетами». Вообще мимо – никак не трогает. Разве только является косвенным свидетельством того, что я и правда очень толстая.

Тетя: «Перестань заниматься ерундой и давай навернем борщечка? Со сметанкой и чесночком?» То есть – твои старания бесполезны, и ты будешь такая же, как мы, это неизбежно… Как ни странно, тетины слова ранят гораздо меньше маминых и бабушкиных и, конечно, папиных. Тетя, по крайней мере, в каком-то смысле признает проблему, пусть она и уверена в тщетности моих усилий.

Папа выразителен и краток: «Прекратить безобразие! Женщины должно быть много, ей рожать и кормить! Это ты все! – свирепый жест в сторону мамы. – Со своими диетами». Полный провал. Полный. От идеи, что я уже женщина, что мне рожать и кормить – совсем тошно. Я хочу быть легкой и звонкой, танцевать в солнечных лучах, плавать в прозрачных волнах и смяться серебряным смехом. Я совсем не хочу быть женщиной, которой кормить и рожать. Но меня уже много, очень много, я уже женщина, и, значит, никогда в жизни со мной не будет того, о чем я мечтаю. Папины слова прибивают к земле, как будто тяжелый мешок с песком кладут мне на плечи. Тяжелый мешок судьбы – рожать и кормить, кормить и рожать.