Виталина Малыгина - Вечно худеющие. 9 историй о том, как живут и что чувствуют те, кто недоволен своим телом

Инна решила больше не пить. Картинка снова обрела неприятную резкость и отчетливость, тоска оказалась на месте, дети опять бесили до того, что Инна все время обнаруживала себя с руками, сжатыми в кулаки. Трехзначная цифра, обозначающая теперь ее вес, горела в голове будто неоновая вывеска, обозначающая дорогу в ад. Неделя шла за неделей, месяц за месяцем, Инна не пила, только чувствовала, как жизнь ее, так же как и тело, будто песчаный замок, подмываемый водой, тяжело оплывает и теряет форму.

И снова только бегство в Россию казалось ей единственным возможным выходом. Она опять начала искать работу в Москве, надеясь на чудо: после окончания учебы в Лондоне прошло уже больше пяти лет, с каждым годом ее ценность на рынке падала катастрофически. Несмотря на хорошее образование, ей уже не предлагали даже те деньги, на которые она могла расчитывать два года или даже год назад. Карьера, работа, ее мечты с каждым месяцем становились все призрачнее, отчаяние все глубже и безысходнее, тоска все жестче.

В кино в этот момент обычно что-то происходит: встреча с человеком, который переворачивает мировоззрение героини; тяжелое испытание, ставящее под угрозу ее жизнь или жизнь тех, кто ей дорог; в конце концов, божественное озарение или встреча с непознаваемым. Что-то, что может заставить героиню поменять свой взгляд на жизнь, сойти с привычного места, откуда она смотрит на себя и других.

Но Инна не была героиней кинофильма, никакие сценаристы не заботились о том, чтобы судьба поспешила ей на помощь. Ей пришлось выбираться самостоятельно, пользуясь подручными средствами.

Что же было под руками? Острое чувство, что нужный ей поезд проскочил мимо станции, пока она замешкалась, покупая мороженое; понимание, что она сделала странный выбор, выйдя замуж, нарожав детей и застряв в английской дыре, где никому не нужны ее дипломы, статьи и былые успехи; желание что-то сделать с собой и своей жизнью, чтобы не сдохнуть от пьянства; ее большое, некрасивое, но надежное и сильное тело, которое не давало ей возможности лечь лицом к стене, а все время требовало движения и еды, еды и движения.

Однажды она отправилась вместе с детьми в торговый центр за всякой ерундой. Застряли в магазине бытовой техники: покупали новый блендер, таблетки для посудомойки, еще что-то… Почему вдруг Инна решила, что ей необходимо во что бы то ни стало приобрести хлебопечку, вспомнить потом она не могла. Но факт: Инна купила ее и полночи сидела в интернете, изучая инструкцию, рецепты, тонкости хлебопечения в домашних условиях. Неделю она тестировала новую машину. Дети таскали в садик сэндвичи на домашнем хлебе, а в выходные Инна созвала в гости соседских малышей, напекла разных вкусных булок и потчевала ими ребятню в перерывах между беготней и толкотней на батуте в их маленьком садике.

Теперь большую часть времени она проводила на кухне. И через две-три недели поняла, что автоматическая хлебопечка, куда ты просто забрасываешь ингредиенты и ждешь, когда она все сделает сама, ей наскучила. Инна затеяла печь хлеб вручную: читала про опару, тесто, муку и дрожжи… Позвонила бабушке, маминой маме, та выросла в деревне, как будто бы она рассказывала, как это нужно делать. Оказалось, нет, бабушка сама хлеба не пекла, не успела научиться у своей матери. Зато рассказала историю: «А вот твоя прабабушка, моя мама, хлеб пекла с пятнадцати лет. Она с младшими одна осталась, мама у нее рано померла, отца и дядьев забрали… Она и осталась на хозяйстве. И хлеб сама выучилсь печь. Бывало, говорит, встану, ночь еще, братишки, сестры спят, а мне надо печь. Реву, говорит, страшно мне одной, силенок не хватает, злюсь, но бью руками по тесту, в голос кричу, мамку зову. И вот так, говорит, всю свою беду, весь своей страх хлебу и выплакала, и ничего, выжила вот».

Внутри Инны, когда бабушка закончила, кто-то отчетливо сказал: «И ты выживешь, ничего».

Теперь она, как прабабушка Ефросинья, вставала почти ночью, спускалась в холодную кухню, включала свет только над столом, колдовала с дрожжами, молоком и мукой. Как только дело доходило до того момента, когда тесто надо было месить и мять, волна горечи и злости накатывала на нее. Слезы, горькие и злые, капали на посыпанную мукой доску, в тесто, на руки… Инна ревела, лупила и била по тесту и, как в кино, проносились перед ней кадры из ее жизни. Вот старые, старательно забытые: отец и мать ругаются в спальне, а Инна, стараясь не заплакать от страха, сидит на кухне; вот зал суда, зеленые стены, Инну мутит и знобит, а судья бесстрастным голосом спрашивает у нее, с кем она хочет остаться жить. «С мамой», – шепчет Инна и тут же натыкается на колючий взгляд отца… А вот воскресный обед в ресторане с новой семьей отца, и его новая жена советует Инне выбрать «что-нибудь полегче» и многозначительно смотрит на округлившуюся фигуру девочки. «Гадина», – вырывается у Инны, и ее кулаки перемешивали плотную массу теста с такой силой, как будто это и было сдобное тело отцовской жены…

Инна и не думала, что в ней накопилось столько злости. Бессловесное тесто принимало на себя эту злость. Она чувствовала, что с каждым днем ей становится легче, тоска и теперь отступает. Но хлеб пока получался тяжелый, твердый и невкусный. Это тоже вызывало гнев, и Инна месила, мяла, била тесто с удвоенной силой.

Но однажды пришел момент, когда вместо тяжелых воспоминаний, вызывающих слезы, злость и боль, внутри у Инны образовалась тишина, а потом в этой умиротворенной, совершенно незнакомой тишине как будто бы зазвучали слова. Инна прислушивалась к себе, стараясь как можно лучше разобрать, о чем эти слова. Движения, которыми она изо всех сил продолжала мять тесто, изменились, стали сильными, уверенными, спокойными и размеренными. Новый, зазвучавший внутри голос тоже доводил ее до слез, но то были совсем другие, не такие, как прежде, слезы, а голос говорил о благодарности. «Я благодарю тебя, – шептал этот голос, и Инна вслед за ним. – Благодарю тебя за то, что много лет ты заботилось обо мне, не давала соскользнуть в бездну. Я благодарю тебя, что ты приняло на себя всю мою боль и мою печаль, мое детское отчаяние и нынешнюю тоску. Благодаря тебе я жила так уединенно, что никто не мог по-настоящему ранить меня. Если бы ты было другим, я бы искала любви и принятия, не находя их, ведь я была такой раненой с самого начала. А ты защищало меня от мира до тех пор, пока я не окрепла настолько, что могу и сама защитить себя и позаботиться о тебе. Я благодарю тебя и хочу заботиться о тебе», – шептала теперь Инна, понимая, что слова эти обращены к ее сильному, большому, надежному телу. Хлеб наконец начал получаться.