Борис Наумов - А почему бы и нет

Я на третий день присоединился к таким, страдающим пассажирам. Меня начало тошнить, есть, совсем не хотелось. Моя партнёрша по «купе», раньше попадала в такие ситуации и говорила, что лучшим способом сохранить жизнеспособность при такой качке является употребление солёной селёдки. Может быть, это было внушение, но я, действительно, почувствовал себя лучше после съеденного куска божественного продукта.

— Ешь, — говорила она мне, — это самое лучшее средство для сдерживания тошноты. Поверь мне, я испытала его на себе сотню раз.

Четыре дня мы шли по бушующему Охотскому морю. Уже не хотелось ни ходить по палубе, ни любоваться набегающими волнами, ни наслаждаться многометровыми взлётами и провалами на корме парохода.

На десятый день мы подошли к порту Находка, где всех наших спутниц высадили на берег, чтобы дальнейший путь, кому надо, они продолжали на поезде. Мы нежно попрощались, обменялись адресами.

У нас билеты были выписаны до Владивостока, поэтому мы продолжали свой путь на пароходе «Новгород». Дальше наша группа из двенадцати человек распалась, и каждый продолжал свой путь индивидуально.

Через пять часов я сел в поезд Владивосток-Киев.

В плацкартном вагоне мы оказались вместе с одним солдатиком, с которым я познакомился ещё в порту Провидения перед выходом в море.

Мне уже приходилось говорить, что в жизни бывают события, происходящие один раз в тысячу лет. Вот и в этом отпуске мне приходилось встречаться с такими событиями.

Через сутки наш поезд прибыл на узловую станцию Угольная. Там происходит перезаправка и смена поездной бригады, поэтому остановка была длительной. Мы с товарищем ходили по перрону, разминая свои ноги. Смотреть на этой станции было нечего, было скучновато. Вдруг я услышал голос:

— Боря, Боря, — особого внимания на этот крик я не обратил. Ну, мало ли на свете людей с таким именем. Мы шли дальше, как, вдруг, толчок, и я, еле устоял на ногах. Меня сзади кто-то обхватил руками и стал кружить по перрону. Вырвавшись из объятий, я увидел Любу, с которой сутки тому назад мы попрощались в Находке.

— Как ты здесь? — недоумевал я.

— У нас здесь пересадка. Мы дальше поедем в одном поезде с вами. — Она жила где-то, то ли в Новочеркасске, то ли в Новороссийске.

Люба была вместе с двумя девочками, тоже из нашей новгородской компании. Все они ехали в одном направлении и в одном вагоне, который был через два вагона после моего.

— Переходи к нам, Боря, — предложила Люба, — у нас почти весь вагон пустой.

Мы с товарищем взяли свои вещи и тут же, не долго, думая, перенесли всё к Любе. Проводница этого вагона посмотрела на нас, проверила наши билеты и сказала:

— Ради бога, ребята, переходите. Нам будет веселее.

Так, новгородская компания продолжала свой увеселительный путь в одном вагоне. Честно сказать, пароходная, двухнедельная жизнь нас сдружила. Казалось, что мы всю жизнь были вместе, никаких тайн у нас не оставалось, и в дальнейшем наши жизненные пути будут совместными, или, по крайней мере, параллельными.

По инерции после пароходной жизни и вагонное наше существование было прелестным и запоминающимся. Пассажиров в первые двое суток езды, в вагоне было мало, практически, весь наш плацкартный вагон был в нашем распоряжении. Даже проводница, которая приняла нас к себе, присоединилась к нашему обществу и почти всё время была в нашей компании. Я не могу сказать, что здесь мы вели себя так же безобразно, как в твиндеке на пароходе, всё-таки условия здесь менее демократичны, чем там, но, при всём этом, мы были дружны, беззаботны, веселы и не чувствовали проходящего времени и, пробегающих мимо окон, километров.

Расставание было грустным, слезливым и очень, как мне показалось, нежелательным, для Любы. Я выходил раньше её и уже вынес на перрон свой чемодан. Она стояла в тамбуре, вытирая слёзы на щеках. Когда паровоз дал прощальный гудок отправления, Люба, вдруг исчезла из тамбура и через минуту появилась снова со своим чемоданом в руках. Она бросила чемодан на перрон, когда поезд уже тронулся, и сама соскочила с подножки. Поезд медленно набирал скорость, я пытался догнать его с Любиным чемоданом в руках. Она не спеша шла за поездом и кричала мне:

— Оставь мой чемодан. Я остаюсь с тобой.

Я догнал свой вагон и вбросил чемодан на площадку тамбура, где стояла наша проводница.

— Что ты делаешь? — нервно спросила она меня, — Люба вон, где осталась, она уже не успеет догнать вагон.

— Стоп кран, стоп кран сорви, — просил я проводницу, — Люба не может здесь остаться — я через десять дней уеду обратно.

Проводница поняла меня и, рискуя своей репутацией, а может быть, и работой, рванула ручку стоп крана.

Мы с трудом впихнули упирающуюся Любу в тамбур, который проводница тут же закрыла. Поезд снова тронулся с места, а я шёл за ним, махая рукой удаляющейся, заплаканной Любе.

Я приехал домой, к родным — к маме, папе и любимым младшим братишкам Лёше и Вовочке. Я приехал неожиданно и, как гром среди ясного неба свалился к ним перед самым Новым годом. Опять вокруг меня слёзы и объятья, только теперь уж они с привкусом счастья. С отпуском мне повезло вдвойне: во-первых, он был неожиданный, во-вторых, считаясь десятидневным, а я мог его увеличить на несколько дней за счёт трудности правильного расчёта длительности дороги. Кроме всего прочего, можно бы к плюсам добавить и совпадение отпуска с Новым годом. Вот, понимая всё, только что перечисленное, я с чистой совестью, позволил себе сделать свой отпуск немного больше, чем было мне предписано командованием части.

Дома было много разговоров о моей службе, о трудностях, которые, якобы, встречались мне в суровых условиях Севера. Мама, да и папа тоже, не очень чётко представляли себе, что такое Чукотка, и где она находится. Но младшие мои братишки, особенно Лёша, уже кое-что знали об этом и своими вопросами возбуждали тревогу у родителей за моё военное существование. Естественно, я не только не рассказывал им о каких-то трудностях, а, наоборот, старался всё представить в облегчённом варианте.

Дни пролетали с молниеносной быстротой, и я, не только не успевал встретиться с друзьями, но и не всегда мог узнать о том, кто здесь, на родине есть, и кто, чем занимается. Мне не хотелось прерывать отпуск и снова отъезжать в суровые края — тепло родного дома расслабляет волю, лишает уверенности в нужности и правильности дальнейших действий.

Только двенадцатого января я смог собрать свой чемодан, небольшие семейные, мамины, подарки, а, главное, волю, и попрощаться со всеми, кто захотел меня проводить.

Обратный путь у меня немного отличался от дороги сюда, в родные края. Я поездом должен ехать до Хабаровска, а оттуда самолётом — до самого Провидения. Как хорошо сказано: поезд — прямой до Хабаровска, а дальше — опять прямо самолётом до конечного пункта.