Борис Наумов - А почему бы и нет

Когда мы с Геной нашли две свободные кровати возле окна, стало чуть-чуть легче. Жара здесь не чувствовалась. На соседней кровати лежал молодой, но давно не бритый постоялец.

— Вы давно здесь? — спросил Гена, застилая не первой свежести постель.

— Третий день, больше деваться некуда.

— А что это за гостиница такая благоустроенная?

— Раньше это был барак для заключённых. С тридцать седьмого по сорок седьмой сюда пачками привозили «врагов народа». Здесь они жили, прокладывали дороги и тут же умирали от холода и голода.

Больше ни о чём спрашивать не хотелось. У меня было одно оправдательное, успокоительное чувство — это то, чего я бы никогда не увидел при другой работе и никогда, никому не поверил бы, что такое — было возможно в те времена, но всё ещё остались чудовищные условия для жизни сегодня.

Раздеваться полностью, чтобы спать на давно не стираных простынях, мы с Геной не захотели. Мы сняли верхнюю одежду да обувь и легли на кровать.

Спать не хотелось, был ещё ранний вечер, и убийственное чувство нереальности прогоняло прочь желание сна.

Мы с Геной сначала меж собой обсуждали ситуацию, ужасались и критиковали, потом понемногу успокоились и начали посмеиваться над всем этим содомом: и над собой, и над людьми, которые чувствуют себя здесь, как дома — играют, пьют спирт, курят, смеются.

Я всё это так подробно описываю потому, что не каждому посчастливится в жизни, не будучи «врагом народа», пожить несколько часов или дней в тех стенах, где они жили, страдали и умирали.

Кто-то скажет, ничего в этом хорошего нет. Согласен. Но увидеть и прочувствовать на своей шкуре обратную сторону цивилизованного мира весьма познавательно. Это совсем не то, что ощущаешь, когда читаешь об этом в книгах.

Мы почти два дня наслаждались красотами Колымской трассы, трескучим морозом и двухметровыми сугробами по сторонам дороги. Работница отдела кадров в Магадане просила нас прибыть к ней за документами через два или три дня. Во исполнение этого пожелания или приказа мы вынуждены были ещё один день и одну ночь побыть в шкуре Зека тридцатых годов. Однако, справедливости ради, надо отметить, что мы, хоть и были в этой неуютной шкуре, всё же нам было легче её носить, так как её не драли, как Сидорову козу, и мы не гнули спину по четырнадцать часов в сутки.

Получив документы с направлениями на работу, мы, счастливые, поехали в аэропорт. Билеты в Певек и Анадырь мы купили, но рейсы откладывались в связи с закрытием аэропортов по причине плохой погоды. Что такое «плохая погода» мы представляли только по меркам центра страны: это туман, снегопад, сильный ветер. Сидящие, видно не один день, люди в аэропорту были довольно приветливы, разговорчивы и с удовольствием отвечали на вопросы новичков, то есть нас.

— А давно самолёты не летают? — хотели мы услышать утешительную новость.

— Да, вот уже три дня. Это в Певек. В Анадырь — первый день.

— И сколько времени бывает нелётная погода?

— Когда как. Бывает и неделя, и пару дней.

— А что там? Сильный снег?

— Да какое, снег? Вы здесь впервые?

— Первый раз. На работу нас направили. Вот мы. — я показал на Сашу, Васю и трёх девочек, — в Певек летим. А вот эти — в Анадырь.

— Что это за работа? Оленеводы что ли? — издевательски усмехнулся мужчина на соседнем кресле.

— Геологи мы. После техникума.

— А-а-а, геологи! Хорошая работа. А сколько времени посидеть вам здесь придётся — никто не знает.

— Здесь же, какая погода? Как заметёт ураган со снегом — вытянутой руки не видно. С ног ветер сбивает. И так может целую неделю продолжаться.

— А где чаще и сильнее дует? В Певеке или в Анадыре?

— И там, и там хорошо. Сами увидите.

— Здесь все эти люди летят тоже в Певек и Анадырь?

— Да нет, в разных направлениях. В Сусуман, в Берелёх. Может быть, ещё куда-то.

— Так удивительно, — перешёл Вася на другую тему, — люди уходят, их и не видно. А вещи без надзора кругом стоят.

— Да, здесь так. В Магадане ещё много ссыльных осталось. Некуда им ехать, вот и живут здесь. Сюда высылали всяких людей — и воров, и убийц. Эти уже давно отсюда смылись. Но больше всего тут жизнь свою гробили честные люди: учёные, артисты, учителя, врачи. Вот они и остались здесь. Ни воровать, ни обманывать они не умеют. Часто даже квартиры в Магадане не запираются. Шпана поразъехалась, а честные люди… они везде — честные, и на улице, и в аэропорту.

Рассказ разговорчивого соседа был удивителен. Мы и верили, и не верили, но увиденное здесь подтверждало его теорию.

Наш рейс в Певек отложен до утра. По поводу Анадыря для Гены информации пока не было.

Мы — ребята — попросили девочек посидеть на вокзале, покараулить наши вещи: всё же мы не решились полностью доверять полученной от соседа информации. Хотелось, для сокращения времени, пойти прогуляться и посмотреть город. Девчонки запротестовали.

— Мы тоже хотим, — загомонили они — а то скажут: «были в Магадане, а города не видели».

— Кто вам скажет?

— Да все скажут.

Уговаривать было бесполезно, и мы решили разыграть на спичках.

— Кто вытащит короткую спичку, тот и остаётся.

Судьба распределилась справедливо по отношению к нам — ребятам. Две девочки выдернули короткие спички.

Гуляя по центральному проспекту, мы не могли сказать, что здесь всё запущено, разбито, неухожено. Дома по обеим сторонам кирпичные, двух и трёхэтажные, дороги от снега расчищены. Нам нравилось. Если бы не сумасшедший мороз, то всё было бы хорошо.

От дворца горняков мы по проспекту поднялись вверх. И перед нами открылось море. Знаменитая бухта Нагаева, красивая, вытянутая среди гор. На память приходило всё прочитанное об этих местах: и о великих мореплавателях, и о гидрографе Нагаеве, а самое главное, вспоминалось то малое, что было известно о старых баржах и ржавых пароходах, забитых полностью арестантами, будущими каторжниками.

Мы вернулись в аэропорт и услышали приятное сообщение — Певек открыт для приёма самолётов.

Когда мы прилетели в Апапельгино, аэропорт Певека, нас поразила белизна вокруг здания аэропорта. Многодневная пурга обновила свежей краской всё вокруг.

От аэропорта до посёлка пассажиров перевозила грузовая машина. Но это был не просто грузовик, а оборудованное соответствующим образом пассажирское транспортное средство.

Мы закинули свои вещи в покрытый добротным брезентом кузов и забрались туда сами. Нас удивило ещё одно северное чудо. Посреди кузова стояла почти докрасна разогретая железная печка, так называемая буржуйка. Печь излучала такое приятное и необходимое здесь тепло. Возле печи, обслуживая её, сидел специально предназначенный для этого человек, как бы правильно сказать — бортпроводник. Нам сообщили, что на улице было тридцать пять градусов мороза, так что буржуйка здесь в машине была совсем не лишней.