Леонид Борткевич - «Песняры» и Ольга

Глеб Скороходов писал: «Новую работу они не стали называть ни бит-, ни рок-, ни зонг-оперой. Они использовали известные приемы построения опер… но дали произведение, носящее неповторимую печать». «Песню о доле» называли и оперой-притчей, но это ни в коем случае не была опера в традиционном понимании. Это был первый песенный эстрадный спектакль на фольклорной основе, рассказывающий о нелегкой судьбе народа.

Вот отзыв о «Песне» композитора Ермишева:

«Как-то странно, что музыкальная поэма о мужицкой жизни в столь современном «наряде» не режет ухо, хотя перед спектаклем я опасался: «лягут ли» стихи Я. Купалы на музыку В. Мулявина? Стихи слились с музыкальной тканью, с игрой актеров (да-да, это были именно актеры!). И все вместе не вызывало протеста, но захватывало и волновало. Я чувствовал, как три тысячи зрителей напряженно и внимательно следили за драматическими коллизиями спектакля, придирчиво сверяя свои привычные уже представления о «Песнярах» с этими новыми. «Песняры» были те же, с теми же гитарами, лирами, и так же эмоционально насыщенно и ярко звучали голоса солистов и ансамбль. И все же они уже не те. Никогда зритель не видел, да, пожалуй, и не мог представить белорусских музыкантов в спектакле.

Сегодня «Песняры» — действующие лица в спектакле. Они любят и страдают. Перед нами проходит большая человеческая жизнь. Жизнь, доходящая порой до трагизма, полная отчаянной борьбы людей со злой судьбой-недолей».

«Песня о доле» вышла, родилась из белорусского фольклора. Мы играли традиционные женские образы Лета, Весны, Зимы, Осени, а также символические персонажи: Счастье, Горе, Голод, Холод… На женскую роль — Жены мужика — была приглашена дебютировавшая в ансамбле Людмила Исупова. Владимир Мулявин был автором и комментатором в роли Янки Купалы. В «Песне о доле» зрители впервые услышали голос Мулявина-чтеца — то задушевный и ласковый, то грозный и обличительный. Мастерство Владимира Мулявина позволило сделать так, что переходы от чтения к пению были почти неразличимы, не заметны зрителю.

Музыка Мулявина для «Песни о доле» близка по духу народным песням и в то же время современна, поскольку Мулявин впрямую не цитировал музыкальный фольклор. Он заранее учитывал все возможности и ресурсы будущих исполнителей. В его музыке есть все: лирика, народый юмор, драматизм и трогательная нежность.

Музыкальный сюжетный спектакль выглядел одновременно концертным, он был нами не столько сыгран, сколько спет, не столько прожит на сцене, сколько представлен.

Что касается психологических актерских планов, то их роль, по замыслу Мулявина, была сознательно сведена к минимуму. Ведь это не оперный спектакль, а его эстрадная версия, и условность эстрады постоянно давала о себе знать: аппаратура, колонки динамиков инструменты, микрофонные стойки, микрофоны в руках героев.

Тем не менее Мулявин требовал естественности, требовал, чтобы мы выглядели органично в предлагаемых обстоятельствах притчи.

Декорации «Песни о доле» художника Бартлова вполне отвечали эстрадному стилю исполнения. Все действие было сконцентрировано на крестообразном деревянном помосте — подиуме, трансформирующемся то в дорогу, то в пашню, то в свадебный стол, то в Голгофу. Мы были одеты в серые рубахи, на ногах — опорки.

Любопытным по тем временам было привлечение цвета в движении, цветодинамики. На огромном холсте, висящем за подиумом, пучки света то полыхали алыми языками пожарища, то хлестали зелено-серым дождем, то вихрились в пляске снежной метели. Динамический цвет не только дополнял оркестр, но был одним из солирующих инструментов нашего ансамбля…

…Как-то я прочитал в одной статье, что такие эксперименты с крупной формой, как «Песня о доле» и «Гусляр», не прибавили ансамблю популярности и вообще были чуть ли не неудачными. Как участник этих экспериментов заявляю: это неправда. В основном выступления проходили «на ура».

А вот еще случай. Помню, как нам позвонил директор одной филармонии и, узнав, что мы выступаем с «Гусляром», сказал:

— Никаких опер! Только песни!

Мы, для виду согласившись, привезли с собой декорации «Гусляра» и спели его. На следующий год нам звонил тот же директор:

— Песни? Не надо песен. Только рок-оперу.

После «Гусляра» нам казалось невозможным исполнять обычный репертуар. Но это было малореально — шедевров много не бывает!

Но вернемся к бытовой жизни «Песняров» начала семидесятых.

Костюмы нам шили вначале в Оперном театре. Вроде бы и размеры с нас снимали, но все висело мешком. Потом одевать нас стал Белорусский дом моделей — костюмы их пошива и сидели лучше, и материал стал побогаче. В основном это были белорусские народные костюмы, но как-то раз нам сшили смокинги с бабочками. Смокинги не прижились — зрители шутили, что в них мы похожи на официантов.

А концертную аппаратуру мы покупали сами, потому что все, на что могла расщедриться родная филармония, это венгерский «Биг». «Биг», может быть, и неплохая аппаратура, но для самодеятельности, а не для профессионального ансамбля. И поэтому Мулявин сказал: «Если ты барабанщик, должен купить барабаны, если гитарист — гитару». А на голосовую аппаратуру скидывались все — с гастрольных денег. И надо сказать, что аппаратура у нас всегда была на хорошем уровне. Но бывали и проколы. Как-то Юрий Антонов, занимавшийся тогда этим бизнесом, предложил нам комплект западногерманской аппаратуры «Эхолет». И мы купили его за шесть тысяч рублей. Буквально на следующий день она не выдержала нагрузки и вышла из строя. В усилителях перегорели лампы, аппаратура оказалась старого образца, без гарантии, подходящих ламп в мастерских тоже уже давно не было…

Гастрольная жизнь — это жизнь на колесах. Иногда приходилось работать по три-четыре концерта в день, а случалось и по пять. И никаких фонограмм, все исполнялось вживую. Много сольных песен, страшное напряжение голосовых связок, да еще и между концертами умудрялись репетировать. Мулявин писал новые песни, и мы старались их сразу вводить в концертную программу. Песни обычно писались в поездках между концертами, но лучшие песни — такие, как «Алеся» «Вероника», «Мой родны кут», — написаны, когда Владимир Мулявин вместе с Игорем Лученком ездили на лечение в Трускавец.

Какое это было замечательное время! Конечно, работали на износ, но зрители платили нам сторицей. Когда чувствуешь успех, отдачу зала, испытываешь такое удовлетворение, такой эмоциональный подъем, что забываешь о тяжком труде, которым это оплачено.

Мы много работали, но никогда и мысли не возникало, что мы перерабатываем. Мулявин сказал — и мы пошли. Перед концертом распевались песней «Ой, реченька-реченька» — а капелла.