Сергей Шойгу - Про вчера [litres]

Я тихо сидел в углу и наблюдал. Потому что люди с такими званиями и наградами встречаются редко. Мы уже сколько-то пролетели, он подошёл к пилоту вертолёта: «Слушай, я давно не рулил, дай порулить». А вёл вертолёт майор. И он настолько крепко сжал штурвал, что ногти побелели. Я навсегда запомнил, как он ответил: «Товарищ маршал, я несу ответственность за жизнь пассажиров, вашу жизнь и жизнь машины». И маршал ругнулся: «Сука, молодец! Подполковника ему за такое».

Взлетал майором, приземлился подполковником. Не знаю, может, я ностальгирую и это всё из разряда «тогда и снег был белее, и вода мокрее». Но все эти великие люди – они были настолько приземлёнными в хорошем смысле и настолько понятными. У них не было какого-то дешёвого гонора, который я иногда сегодня наблюдаю.

Через много лет дочь маршала Светлана полетела в космос. Это было такое большое продолжение семейной истории Савицких. Она – многолетний депутат Государственной Думы, дважды Герой Советского Союза, замечательный человек, трибун страны и авиации. Не так давно я рассказал ей эту историю, про принципиального майора и её отца. Она ответила: «И правильно, что не дал. Думаю, он и сам не хотел в кресло пилота. Потому что он никогда вертолётом не управлял».

Тут уже я задумался, как же мне повезло, что за штурвалом был тот, а не какой-то другой майор. Что он не отдал управление. Прогнулся бы перед старшим по званию, вряд ли я бы сегодня здесь сидел.

А другая сторона – старшее поколение тоже было с принципами. Мог ведь тот же Савицкий взбрыкнуть: «Ты, майоришка, кем тут себя возомнил, я тебя разжалую!» Но нет: «Сука, молодец! Подполковника ему», – адъютанты тут же взяли на карандаш.

Я верю, то, что происходило тогда, – не случайно. Однажды оно ещё сойдётся. Слепится – и получится.

Была осень, было время охоты. Таких возможностей, как сегодня, тогда не было, но мы всё равно выезжали охотиться с друзьями. Как у любого охотника со стажем, разные были случаи, разные были события, разные были охоты.

И всё это, с одной стороны, связано с охотой, а с другой – не имеет к ней никакого отношения.

Так было и в тот раз, о котором идёт речь. В охотничьем азарте мы долго метались с места на место, пытались выследить зверя, ушли в ночь и уже в глубокой темноте стали выбираться на нашем ГАЗе-«козлике» на какую-то дорогу. Помыкались и поняли в конце концов, что плутать ночью нет смысла, нужно просто встать и дождаться рассвета.

Утром проснулись рано, снова поехали, подгоняемые вчерашним охотничьим провалом, увидели какого-то зверя. И опять провозились до вечера, и опять надо было дожидаться утра.

Короче говоря, утро второй ночи – мы спим в машине. Понимаю, что отчётливо слышу нарастающий звук вертолётных лопастей! И он мне не снится.

Советское время, вертолёт – диковина. Вертолёт с красными звёздами – ещё большая диковина. И вот рядом с нами садится вертушка, оттуда выскакивают люди с автоматами, бегут к нам:

– Всем выйти! Оружие не брать! – Всё серьёзно, без шуток, бойцы настроены решительно.

Пограничники. Судя по тому, что подняли в воздух вертушку, нас прилетели жёстко задерживать. Но офицера явно разбирает смех, он едва сдерживает улыбку.

– В чём дело?

– Вы хорошие, конечно, ребята, но совесть надо иметь. Вы вторые сутки охотитесь на территории Монголии.

Слава советским пограничникам. Мы тогда разошлись миром.

Несколькими годами позже тоже достаточно далеко забрались в тайгу. Кстати, забросили нас опять же пограничники, попутным вертолётом. В той глухомани жил наш друг. Он бросил институт, по здоровью, и уехал в тайгу. Работал егерем, был таким уважаемым мужиком у местных.

Рядом с его маленьким, буквально четыре или пять домиков, посёлком стоял санаторий. Был там какой-то источник, в который граждане отдыхающие опускали конечности, и от этого им становилось хорошо.

Естественно, у санатория была своя небольшая столовая. И всё, что не доедали «курортники», а, надо сказать, жили люди хорошо, сытно, оставляли в тарелках помногу, – всё это вываливали прямо здесь же, недалеко.

Мы уже сидели у нашего друга в гостях, планировали, как поедем по рекам – рыбачить, охотиться. И вдруг в избу влетает какая-то похожая на курицу, бедрастая женщина. Хлопает крыльями-руками, кричит: «Медведь на свалке!»

Наш друг хватает ружьё и бегом туда.

В общем-то всё логично: медведя заинтересовал душок подгнивающих отходов из пищеблока и он, естественно, пришёл всё это есть, и, видимо, далеко не первый раз.

Рядом со свалкой росла высокая трава. И я вижу, как она прямо подгибается – медведя не видно, но он явно бежит на нас. Как положено, всё село в это время стоит позади нас. Старики с палками, взрослые с малышами на руках, дети.

Наш друг стреляет. Второй раз стреляет! И медведь буквально в паре метров от наших ног падает. Мы к таким поворотам событий непривычные, друг наш – тоже, не каждый день летящего на него зверя валит. Все мы в некотором замешательстве, стоим, осмысливаем, выдыхаем.

Поворачиваемся что-то спросить у местных, что-то сказать и видим: на зимнем спиле – это такой полутораметровый пень, зимой ведь снег большой, и пилят высоко – так вот, на этом гигантском пне сидит девчушка, года два или три, наверное. Играет во что-то там своё, ногами болтает: «Ля-ля-ля!»

Здесь медведь, там девчушка, а сзади – никого, вообще никого.

Постепенно деревенские возвращаются, собирается толпа – медведя взять, обсудить происшествие, всё хорошо. А там, в таких таёжных деревнях, как правило, есть парк. Парк культуры и отдыха имени Гастелло, например. Не знаю, почему Гастелло, знаменитый советский лётчик, но назвали деревенский парк его именем. Или, может быть, имени Горького парк, точно не помню. Но точно не Толстого и не Достоевского, в их честь парки не называли в Сибири почему-то.

Как эта вся красота выглядит? Ворота, как правило, красочно расписанные. По бокам – вправо и влево, метров по тридцать-сорок – забор. Стоит какая-нибудь качель, одна или две. Что-нибудь типа ларёчка, в котором продают местную выпечку и иногда газировку, привезённую из райцентра. А весь лес, вся тайга за воротами – километров двести, до самой монгольской границы, это и есть парк имени Гастелло или Горького.

Короче говоря, местные ринулись в этот парк, спасаться. Баба эта, которая прибегала, голосила: «Медведь, медведь! Всю деревню сожрёт!» – она рассказывает:

– Бегу, а он сзади сопит, дышит! Я тут споткнулась, падаю. Думаю, лицо надо закрыть, чтобы красивой хоронили… А он мне на спину наступил, лапами прямо оттолкнулся и дальше побежал. Голову поднимаю – о! Муж мой!

Причём она не просто всё это рассказывала, она и начала, и закончила вот чем: «Никто не видел эту собаку? Ну, мужа моего!» Хотела, видимо, поговорить с ним, прояснить некоторые моменты.