Иосиф Пилюшин - Снайпер Великой Отечественной

Комбат с нескрываемой гордостью смотрел на проходивших по узкой траншее красноармейцев. Среди них был и пулеметчик Ершов. Командир роты Круглов остановил солдата:

– Ну как, дружище, здорово, наверное, устал сегодня, таскаясь с «максимом» с места на место?

Ершов, улыбаясь, похлопал по корпусу пулемета:

– Что вы, товарищ командир, вовсе не устал. Эта тяжесть не велика. Куда тяжелее, когда на тебя враг прет, а остановить его нечем. А с этим дружком не пропадешь! « Трах-трах-тах » – и фашистов как не бывало.

Вечером, в минуты затишья, свободные от нарядов бойцы собрались в большой землянке командира взвода Владимирова. Хотелось повеселиться, побыть с товарищами, забыть хотя бы на время пережитое за день. И как всегда, нас радовали и веселили саратовская гармонь и русская гитара. Эти инструменты как зеницу ока хранил в ящике своей походной кухни повар Катаев. На гармошке мастерски играл любимец взвода красноармеец Владимир Смирнов, а на гитаре – снайпер Синицын. Наши музыканты удобно устроились на нарах и разом заиграли:

Эту песню мы очень любили не только за хорошие слова, но и за сильную, хватающую за сердце музыку. Ее пели в те годы все советские люди, где бы они ни находились: пели ее и мы на фронте.

Песню сменила лихая русская пляска. Как бы нехотя, лениво вышел сибиряк Алеша Ульянов. Прядь волос упала на загорелый лоб, взмахом головы он отбросил ее назад и прямо с места начал быструю дробь. Пляска Ульянова заразительна – бойцы начали притопывать ногами. Из толпы выбежала в круг Зина Строева. Ее маскировочная куртка была порвана и обожжена, но голова аккуратно повязана чистым цветным платочком. Красивое русское лицо Строевой, покрытое летним загаром, пылает румянцем, большие голубые глаза задорно смотрят на нас. Пряди пышных русых волос рассыпались по плечам. Тонкая девичья талия туго перетянута ремнем. До чего же она хороша в эту минуту! Как мила ее открытая мальчишеская улыбка! А как она пляшет! Натренированные ноги то уверенно выбивают дробь, то красиво и легко, лишь носками касаясь земли, двигаются по сырому земляному полу.

Многие солдаты и командиры заглядывались на Зину, да где там – она и слушать их не хотела. Такая строгость в поведении девушки в условиях фронта казалась многим странной и удивительной. «Да ты, дорогой товарищ, не торопись объясняться в любви, – обрезала обычно Строева незадачливого поклонника, – а докажи в бою, какой ты герой». Скажет это спокойно да еще такие состроит глазки, что слова не скажешь, словно язык к зубам пристынет.

«Вот оно, нехитрое солдатское веселье между двумя смертями», – думал я, глядя на Зину, на пляшущих товарищей… А ведь Зина была бывшей студенткой четвертого курса Педагогического института имени Герцена в Ленинграде! Впервые в бой Зина вступила в районе станции Волосово в составе нашего батальона. Вместе с нами безропотно несла она все тяготы фронтовой жизни. Строева хорошо овладела тактическими приемами снайпера. Она отличилась и в сегодняшнем бою: именно Зина метким выстрелом сразила танкиста.

В самый разгар нашего веселья в землянку пришли майор Чистяков и старший лейтенант Круглов. Комбат был отличным танцором, мы наградили его танец шумными аплодисментами и выкриками: «Браво нашему комбату!» В пляске принял участие и Круглов, но тут в землянку вбежал командир взвода Петров:

– Товарищ комбат, немцы вешают в нейтралке парашютные ракеты!

– А-а, снова люстры… Ну, значит, жди какой-нибудь пакости. Кончай веселье, товарищи! – быстро сказал комбат.

Не успев поблагодарить музыкантов и плясунов, мы покинули землянку и заняли свои огневые позиции. Ожидалась ночная атака. Наши снайперы расстреливали парашютные ракеты из трофейных винтовок разрывными пулями. Когда такая пуля попадала в ракету или в ракетный парашют, она рвалась, и ракета падала на землю, где продолжала гореть. Ночь прошла в непрерывной перестрелке с противником, но ночной атаки не последовало.

Лучи восходящего солнца осветили узкую, сырую от росы траншею, в которой стояли измученные ожиданием боя люди. Слева от нас простиралось болото, над которым повис густой туман. Вершины ольхи причудливо торчали из молочной пелены. Туман усиливался с каждой минутой. Вскоре он захватил траншею и всю нейтральную полосу. В пяти шагах ничего не было видно. Впервые очутившись в такой обстановке, многие из нас растерялись; мы стояли в траншее с оружием в руках, не зная, что делать. Из тумана неожиданно выплыл комбат Чистяков:

– Товарищи бойцы, усилить наблюдение! Где старший лейтенант?

Командир взвода Петров доложил:

– Старший лейтенант Круглов проверяет секреты.

Майор подошел к станковому пулемету и нажал гашетку, как говорят, «на всю катушку». На звук пулемета разом откликнулись все огневые точки противника.

– Ага, сидят на месте, поганцы, боятся нашей атаки! – майор энергично передернул плечами.

Мы будто ожили, стало спокойнее на душе. Со стороны оврага, у которого мы вчера вели бой с немцами, прозвучали одиночные выстрелы. Мы насторожились. Вслед за одиночными выстрелами застрочили автоматные очереди, и в этот момент до нас донесся странный протяжный звук, похожий на человеческий голос, прозвучавший последний раз в жизни. Он утонул в дробном стуке автоматов. Что происходило на дне оврага? Может быть, гибнут товарищи? Мы не знали. Командир взвода Петров запретил нам спуститься туда, чтобы разведать происходящее.

В девятом часу утра туман наконец оторвался от земли и рассеялся. Пулеметная стрельба прекратилась. Вместе с комбатом и Петровым я пошел на командный пункт роты. Там мы увидели за завтраком Круглова, Строеву, Ульянова и Бодрова. В углу землянки на патронном ящике сидел долговязый немецкий офицер и медленно, с достоинством, ел гречневую кашу. Немец держал котелок меж колен, то и дело посматривая на часы.

– В овраге прихватили? – спросил Круглова Чистяков. – Верно, разведку вел?

– Да, разведку, – ответил старший лейтенант. – Не ожидали встретить нас.

В землянку вошел политрук Васильев, только что вернувшийся из Ленинграда. Мы окружили его и наперебой стали расспрашивать.

– Все ваши письма я опустил в почтовый ящик, – сказал он. – Извините меня, побывать у ваших родных я не мог, был занят служебными делами. Ленинградцы, – продолжал он, – готовятся к решающему сражению. Трудно живут. На окраинах роют противотанковые рвы, строят доты и дзоты, на дорогах и полях ставят железобетонные надолбы, минируют все подступы к городу… Да, в городе тревожно, связь между Ленинградом и Москвой прервана… Вот какие дела…