Виктор Чувилкин - Девушки в шинелях

— А морозец знатный, аж дух захватывает, — Нина прикрыла рот перчаткой.

— Настоящий, январский, — отозвалась Аня. — Девочки, бежим, а то заморозимся!

Когда они, запыхавшиеся, шумно ввалились в «клуб», то сразу оробели. Здесь было торжественно, празднично. Играл баян, они узнали вальс «На сопках Маньчжурии». Все, казалось, происходило как в мирное время в каком-нибудь заводском Доме культуры. Только вот военная одежда участников вечера да блеск орденов и медалей вносили свои коррективы.

Снимая шинель, Нина огляделась. «Неужели не пришел?» — и счастливая надежда на встречу стала гаснуть, сделалось грустно.

— Нина, а тут и мой землячок, — прошептала Аня.

— Где?!

— Ага, обрадовалась! Вот я и поймала тебя на «мушку». Ну да ладно. Смотри вон туда, где старшина стоит. Видишь? Ой, кажется, сюда идет!

— Добрый вечер! — подошел к ним Степан.

— Здравствуйте, товарищ лейтенант! — бойко приветствовала его Аня. — Что-то вы нас позабыли совсем. Никакой весточки.

— И вовсе не позабыл. Сами знаете, бои, — он не сводил глаз с Нины.

— Ладно, товарищ лейтенант, верим: самим тоже нелегко приходилось…

Зазвучала мелодия вальса «Грусть». Нина часто слышала его на танцплощадке в Тимирязевском парке, куда вместе со школьными подружками ездила на трамвае поглазеть на танцующих.

Аня закружилась с каким-то бойцом, а к Нине подошел незнакомый лейтенант и пригласил на вальс. Она отказалась. Стояла, в смущении опустив глаза. После этого Степану ничего не оставалось, как идти с ней танцевать.

Он неуверенно передвигал ногами, сбивался с ритма, когда надо было кружиться — останавливался.

— Плохой из меня танцор, — краснел Степан. — Только тебя мучаю. В колхозе не до танцев было и в училище не научился. А здесь… война.

— Война кончится — научитесь, — робко глянула на него Нина.

Еще весело кружились пары, когда Нина и Степан вышли на улицу.

Они брели наугад. Молчали. И это, наверное, длилось бы неизвестно сколько, не попадись им на пути могучая приземистая сосна. Природа наградила ее богатырскою сплою и поставила среди других сосен предводителем всего зеленого войска. Ее даже не сгубили, когда строили блиндажи.

— Какая здоровущая! — удивился Степан. — Не обхватишь. Ей, поди, лет двести…

— А может, и все триста, — вполголоса отозвалась Инна. — Нам в пионерском лагере рассказывали, что возраст дерева точно можно по спиленной части определить, считая годовые кольца.

— Древние люди из таких деревьев лодки выжигали…

Сзади послышался оживленный говор и смех. Их догоняли девушки, возвращавшиеся из «клуба».

— Нинок, долго не задерживайся, а то не открою! — озорно предупредила Аня.

— Ладно!.. Беспокойная она у нас, Чижик.

— Наверно, такая уродилась. Забавная у меня землячка, — улыбнулся Степан.

Они гуляли по лесу. А время летело, казалось, незаметно. Как-то мимоходом Нина взглянула на часы и, приостановившись, обеспокоенно проговорила:

— Мне уже пора идти, Степа. Аня и вправду дверь не откроет, — и попыталась высвободить свою руку.

— Вместе постучим, откроет, — крепче сжал он ее ладошку.

— Ну-у-у, Степушек!.. Товарищ лейтенант, отпустите, пожалуйста!

Последнее обращение, официальное, подействовало.

— Нина, свидимся ли еще? — с тоской посмотрел на нее Степан.

«Обязательно свидимся!» — ответила она ему любящим взглядом и побежала к своей землянке.

Траншеи боевых порядков батальона петляли у подножия горы, которую оседлали гитлеровцы, выбитые ни деревни Пустошки.

Нина лежит в окопчике и внимательно следит за каждым кустиком, бугорком, за подозрительными неровностями среди укреплений врага.

Недалеко от нее притаилась Полина и тоже просматривает в бинокль местность впереди.

Прошло более четырех часов, как они в засаде. А немцы будто вымерли. Подозрительная тишина. Лишь ветер порывами касается щеки Нины.

Солнце медленно перекатывается к лесочку, в который врезался правый фланг батальона. Лучи его высекают искры из снежинок, слепят глаза. Нина щурится, чтобы избавиться от рези в глазах. Все тело медленно сковывает холод, но двигаться нельзя. Она сильнее стискивает зубы. «Теперь бы погреться у печурки да выпить стаканчик, другой чаю. Куда же фрицы-то подевались? Что-то тут не так… Но что?!» И беспокойство накипает давить на сердце.

— Нина, пригнись! — уши вдруг резанул взволнованный возглас Полины.

Она в испуге убрала голову от наблюдательной щели.

Тут же позади звякнула о металл пуля, что-то ударило по каске. «Неужели конец?» — ожгла страшная мысль.

— Нина, ты меня слышишь?

— Да, — пошевелилась она, с трепетом ощупывая себе лицо, шею и голову: «Кажется, все в порядке…»

— Живая! — подползла к ней Полипа. — У тебя губа в крови!

— Пустяки, прикусила.

— Уходим отсюда: снайпер нас выследил!

Они осторожно поползли от опасного места…

Едва возвратились в землянку, Нина бросилась обнимать и целовать подругу, приговаривая:

— Спасибо тебе, Полиночка, дорогая, милая! Ты меня от верной пули уберегла!

— Девочки, что случилось? — непонимающе смотрела на них Аня.

— Уф-ф-ф! — в изнеможении плюхнулась на нары Нина. — Ну, Аннушка, страху я сегодня натерпелась! На волоске от смерти была!

— Снайпер ее чуть-чуть не срезал, — проговорила Полина.

— Как так?

— После полудня уже было. Я просматривала в бинокль фрицевские траншеи. Вдруг на солнце что-то блеснуло. Оптика, думаю, не иначе, как ихний снайпер, и кричу Нине: «Пригнись!» А следом выстрел слышу.

— Фрицы за нами «охотиться» стали. Значит, засели мы у них как кость в горле. А этого гада я обязательно выслежу и срежу!

— Выследишь? Смотри, не попадись на мушку сама.

— Не бойся, Полиночка, не попадусь: я маленькая. В оптическом прицеле меня за муху и примет, — улыбнулась Аня.

— Поживем — увидим. Чижик.

— Девочки, вы, наверно, промерзла до костей? Вам чаю горячего налить?

— Хоть кипяточка, милая Анка, а то зубы дробь выбивают! — Нина принялась подпрыгивать, чтобы согреться.

— Вижу, носы синие. Минуточку терпения, и будет нам чай, — Аня загремела котелком у печи.

Кружка, до краев наполненная кипятком, обжигала мальцы. Отхлебнув глоток-другой, Нина ставила ее на столик, сделанный из ящика из-под снарядов, а потом вновь тянулась к блаженному теплу. Согревшись, она улеглась на нары и моментально заснула.

Апрель сорок четвертого года. Небо очистилось от зимней хмари и засинело по-новому, красочно и нежно, как реставрированная картина. Веселые ручейки зажурчали по ходам сообщения. Земля раскисла и хлюпала под сапогами.