Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Говорливый полковник, несмотря на хорошую американскую пенсию, держался монархических взглядов и считался в Мюнхене знатоком казачьего вопроса. Сам из рода казаков Баратовых, в эмиграции он сократил для благозвучия свою фамилию, Леонид Иваныч читал лекции в кружке мюнхенских друзей, бывал в Брюсселе у своего приятеля капитана Василия Орехова, в Париже у капитана Соловьева, членов салонного объединения «русских националистов», давно потерявших свой политический вес. Не дурак выпить и поболтать, Барат много мне поведал в тот чудный, новогодний вечер.

Казачьими войсками в Европе, совершенно отдельной воинской дивизией, командовал немецкий генерал фон Панвиц, ставший Атаманом казачьего воинства. В местечке Ленц казаки попали в американский плен, но союзники, верные договору со Сталиным, выдали их Москве. Атамана фон Панвица с рядом видных казачьих офицеров повесили в 1946 году в Москве.

Сам Барат потерял родителей на выдаче, но сумел сбежать к американцам и вступить добровольцем в подсобную часть. Его сразу погнали в Корею, где он храбро сражался с коммунистами, получил повышение в чине и награды. Оттуда его перебросили на охрану панамского канала, с канала опять в Европу, в Брюссель. Четверть века Барат не выходил из боевой службы. Будучи на службе, женился на немке, и осел в Мюнхене, последнем этапе его службы в армии США.

В искусстве он признавал только картины Ильи Глазунова, известного и в Мюнхене. Свои каракули я не стал показывать даже в карточках, зная заранее, что ничего кроме едкой критики с наставлением вернуться к «родным истокам» мне не получить.

О радио «Свобода» он говорил так:

— Да, ожидовела станция! Еще пять лет назад со мной советовались, а как только появились Матусевич и Белоцерковский, я стал не нужен. Прет жидовская волна, сплошь безбожники и русофобы. В храм Божий нельзя зайти, несет жидовщиной. А жид крещеный, как вор прощеный!

Шульгин, Солженицын, Солоухин, Глазунов — вот его интересы, вот его линия.

Я не разделял точку зрения полковника, но и не перечил ему. Уж очень красочно он выступал.

Лилька Бауер говорила мне о казаке Лопатине, живущем на олимпийском стадионе. Я спросил о нем Барата.

— А, этот прохиндей! Раньше в станицах были мирские захребетники, жили за счет подаяний. Этот из них, лодырь и тунеядец, живет за счет туристов!

Мы дружески расстались. Л. И. Барат дал мне адреса своих друзей, живущих в Париже и Брюсселе.

В Новом 1976 году повалил снег с дождем, но второго января непогода утихла и явилось солнце, осветив нарядный Мюнхен. Мы поехали в холодном метро к станции Олимпийского стадиона, где три года назад арабы расстреляли израильскую олимпийскую команду. Стадион был закрыт, но хутор казака Семена Лопатина принимал гостей.

Донской казак попал в немецкое окружение, вернулся в родную станицу, женился на соседке (она чуть-чуть постарела от постоянных бегов на чужбине, но стояла перед нами в пестром сарафане и платке, по-казачьи сжатым брошкой на шее), а в 1943-м вся станица, служившая немцам, села на подводы, и с детьми и скотиной потянулась за отступающими немцами в Германию. Оттуда весь казачий табор двинулся навстречу американцам и попал в лагерь для перемещенных лиц. От выдачи Сталину спасло отсутствие оружия и немецких инструкторов. Малограмотный Семен оказался на редкость прозорливым и сообразительным. Он не просился в Австралию, а спрятался в землянке в десяти верстах от разбитого в пух и прах красавца Мюнхена, пока его с женой не открыл немецкий лесник. Он их не выдал, а доставлял продовольствие и одежду. Католическая община предлагала паре русских беженцев комфортное жилье, но верующие казаки не желали жить по-немецки и своими руками возвели казачий курень, часовню и птичник на баварской земле. Курень Семена Лопатина, расположенный на городской окраине, вызвал целую предвыборную бурю при постройке Олимпийского стадиона. Речь шла — или курень Лопатина, или стадион!

Депутаты уладили дело мирным путем, отгородившись от куреня, унавоженного куриным пометом, колючей проволокой. Казак и казачка старели и все больше походили на отшельников, занятых духовными проблемами. Когда мы пришли, Лопатин сразу повел нас в часовню, благословил и показал бумажные иконы, тщательно украшенные пестрой бумагой и неугасимой лампадой.

От туристов не было отбоя. Смотреть было абсолютно нечего, кроме щипанных кур и петуха. Хата вросла в землю, завалинка вокруг сыпалась, лавка, грабли, топор, никакой сельскохозяйственной техники я не заметил. За тридцать лет изгнания казаки так и не научились корректно изъясняться по-немецки, как было заметно при появлении любопытных студентов, смотревших на убогое хозяйство русского казака как на цирковой номер, выпучив глаза от удивления. Одевались они по-русски и говорили с отчаянным, южным акцентом, расставляя слова без всякого грамматического лада.

При встрече с полковником Л. И. Баратом в кафе на Мариенплаце, где собирались русские эмигранты, было гораздо уютнее.

В Мюнхене я купил роскошный, шерстяной костюм фирмы «Гирмера». На французской стороне крапал холодный дождь. Я начал красить двумя цветами, черным и белым, большие туши метр на полтора. Такой я видел зиму в Европе.

Вначале 1976-го от сторожа моего подвала в Москве пришло любопытное письмо.

«Ты не получишь свои картины до тех пор, пока не станешь добрее и ласковее с нами. Панин просит электрогитару, мне нужны джинсы, Ольге макияж, Пальмину фотоаппарат, Лорику книги…»

Такого шантажа от сторожа я не ждал.

О нападении на подвал не хотелось думать, но 30 мая я получил подробности грабежа от земляка Владимира Львовича Серебряного.

«У тебя сорвали замки и унесли картины. Орудовали Ольга, Герасим и Шварц. Они вместе пьют!»

Сценарий грабежа почти один к одному я составил на основании донесений.

Первым номером шел известный московский вор «отец Герасим», не робевший продавать иностранцам иконы и самовары. Компанию ему составлял «инженер Шварц», год или два сидевший по делу Мороза. Наконец, не последнюю скрипку играл мой бывший ученик Борис Штейнберг, «Борушок», отсидевший в дурдоме свой срок за торговлю золотом. Сразу после моего отъезда они зачастили в гости к Ольге Анатольевне Серебряной.

Великие ученые говорят, что у самых последних дикарей, безбожников и людоедов существует понятие чести, достоинства, милосердия, справедливости, доброты. Ни одного из этих качеств перечисленные деятели черного рынка не имели. Кроме гомерического, сатанинского хохота этот перечень ничего не вызывает. Чем тебе больнее, тем им радостнее жить.

Борушок, с моей легкой руки, быстро превратился в оборотистого торговца русскими древностями и своими собственными «объектами», с завидным упорством протаскивая их на международные выставки.