Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Журналистика — большое дерьмо нашего времени.

Армянский магазин не сыпал, а подбрасывал жалкие средства на «вивристские игры» Толстого, Галерейщик считал себя филантропом артистического сквата на рю д’Аркей. Распятые крысы Шурдера красовались рядом с маринами Айвазовского и тульскими самоварами. При посредстве осевшего в Париже «британского подданного» Юрия Купермана в магазин пришли Целков, Заборов, Стацинский, Рабин, Мастеркова, Зеленин.

— Вы перегрызлись друг с другом, — внушал собутыльникам Басма, раздавая сигару под коньяк, — Нуссберг с Глезером, Щелковский с Толстым, Максимов с Синявским, Куперман с Бурджеляном, а я вас всех сведу под одну крышу.

И сдержал свое слово!

Под разными предлогами общих выставок он собрал представителей всех кланов и течений, стоявших на вернисажах спиной к спине, не чокаясь и не болтая.

Подвальный «эмигрант» Миша Славинский и «светлейший князь» Борис Голицын, беглый матрос Игорь Андреев и знаменитый Юрий Купер, диссидент Андрей Синявский и фотограф Вл. Сычев, артист Толстый и упаковщик газет Виталий Стацинский, мистик П. Н. Богданов и издатель Глезер, скульптор Игорь Щелковский и уличный портретист Коля Любушкин, «лидер нонконформистов» Оскар Рабин и реалист Борис Заборов — вот неполная картинка постоянных тусовок у Басмы.

— Теперь, когда нас всех собрали вместе, надо подумать о настоящем печатном органе русского авангарда!

Задумку Толстого встретили на «ура». Даже завистники Глезер и Щелковский, издававшие свои идеи, поджали хвост от удивления.

В логове парижского сквата пять бродячих артистов — Эдельман, Павловский, Лимонов, Савельева, Щапова — потели над первым номером альманаха «Мулета», «семейным чтением», выражавшим капризы его издателя. Журнал получался как крик русской богемы, скваттеров неизвестной культуры, самовыражение амбициозных шизофреников, часто наделенных пророческим даром. Общее содержание оставалось винегретом юродства, невежества и порнографии. Все священные понятия поворачивались вверх дном, как кавардак в детской комнате. Издание славило «человека вселенной» Толстого и не соблюдало табели о рангах, столь чтимой интернационалом серости и сердечной бездарности.

Надо было видеть морды русского начальства, ренегатов и переметчиков, когда на прилавке появился увесистый кирпич «Мулеты».

Несмотря на полную блокаду, журнал держался. Для него писали «плебей, не сумевший понять» (по Щаповой) Эдичка Лимонов, «великие учителя искусств» Комар и Меламид, встающая звезда мирового рынка Юрий Купер, уважаемые пасквилянты Костя Кузьминский и Вагрич Бахчанян, московский «сексуальный мистик» Игорь Дудинский и множество поэтов, мечтавших печататься, где Бог пошлет.

Игру в жмурки и бессмысленную работу морализатора поддерживал армянский магазин. Армянин действовал по старинке, а артисты второй половины XX века нуждались не только в красках, а в развлечениях подороже, поездках в Тунис или Грецию, в Альпы или за океан. Дрожать на голодном пайке люди давно отвыкли.

Потом случилось непредвиденное — Толстого изгнали из сквата.

— Толстый, скажи откровенно, — бубнил Володя Бугрин, опрокидывая стакан водки, — почему ты ушел из сквата, ведь ты был гвоздем фестивалей?

— Я не ушел, а меня отчислили за пропуски занятий, — лукаво отвечал Толстый, уплетая куриные пупки.

На самом деле Толстый благородно уступил помещение «вивристского пространства», построенного руками Лимонова и Щаповой, земляку с Валдая, фотографу Вальке Тилю. Человек отроду общественный, он все-таки родился повелевать и хвастать, а в сквате безобразничали наркоманы и бездельники, не умевшие повиноваться.

Несмотря на огромное пузо и хороший аппетит, в Толстом играло детство разбалованного мальчишки. В игру взрослых его не пускали, а детство не вечно.

А при чем здесь расчетливый и знаменитый Куперман?

Поясняю. Юрий Михалыч — не только прекрасный художник, но и замечательный писатель. Он написал очень хорошие мемуары, «Московский натюрморт» (1974), пишет пьесы и короткие, выразительные эссе.

Я рисую и пишу не хуже его.

Художников Репина и Бенуа, владевших русским словом, лучшие русские издатели разрывали по частям, а где печататься нам? В советском журнале «Огонек»?

Конечно, в «Мулете» Толстого!

6 ноября 1984 года в выставочном помещении «артклоша» я повесил большой холст под названием «Верхом на корове». Народ пил, пел, веселился, и вдруг один чудак из Лондона предложил мне показать картину в Англии. Предложение в неловком положении. Рядом стояли фотограф Сычев и Аида, пригласившие лондонского гостя на вернисаж. У них были свои планы с лондонской выставкой. Точнее, они предлагали Зверева и Яковлева без меня. Моя «Корова» перепутала их планы. Опуская скучные и утомительные переговоры и сборы картин, заинтересованные стороны сошлись на «трех экспрессионистах».

Квартира супругов Сычевых после бегства за океан Шемякина, Глезера и Нуссберга составляла существенный участок русской цивилизации на Западе. Там плелись особые разговоры на цены сибирских собак, первого и второго русского авангарда. Там сводили пробивных женихов с богатыми невестами, и наоборот. Там знали, кто погубил Россию и что будет дальше с Западом.

Через салон Аиды прошел весь цвет русского художества, известные переводчики и неизвестные портные, актеры и разведчики всех подчинений, туристы и упаковщики чемоданов, издатели и домовладельцы, пол-Москвы и пол-Парижа.

Уроженка глухой смоленской деревни, близкой к раскольникам, после сельской школы перебралась в Москву. Год училась в университете, вышла замуж за сокурсника Владимира Осипова, родила дочку, потом сына и занялась выживанием семьи, как курица своими цыплятами. Непутевый муж, увлеченный подрывными идеями, попал в тюрьму и надолго. На свет явилась еще одна дочка от заезжего японца. Жили тесно, но дружно и весело. Аида, с первых шагов на столичной земле оказалась в эпицентре подпольной цивилизации, с ее уродливой игрой в искусстве, политике, поэзии. В 1969 году на горизонте Аиды появился казанский инженер, искавший московскую «прописку». Сначала он ночевал по подвалам художников, в моем в том числе, а очарованный красотой и решительным характером Аиды, надолго сошелся с ней. От него родился сын Никита. Сычев подрабатывал фотографией и главным образом обширной фарцовкой, кормившей многодетную семью. В конце 70-х Сычевы держали подпольную галерею, выставляя звезд «еврейского искусства» и эмигранта Михаила Шемякина, жившего в Париже.

Сумбурные студенческие увлечения «коммунизмом с человеческим лицом» сдуло, как ветром майский пух с деревьев.