Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Для дирекции «Дома художника» в г. Ворпсведе было большим сюрпризом, когда на роскошный банкет с шампанским заявилось два художника, Зеленин и я. Обитатели курортного городка ничего не знали о выставке и на вернисаж не пришли. В пригласительных билетах, которых нам не выслали, не был указан адрес и телефон Дома художника, и никто из любознательных дядей, за исключением товарища Кацешвили, так и не узнал о существовании выставки «четырех из Парижа».

С выставкой в музее г. Стаде было еще наглей. После короткой речи директора музея выставку прикрыли и отправились обедать и пить в роскошный ресторан с сияющими люстрами и охотничьей добычей по стенам. Примерно из 50 присутствующих на обеде лишь четверо имели отношение к выставке.

Начальник огромной «Галереи Брауншвейга» — здание с колоннами и греческим портиком — пригласил нас на жидкий чай, где я пытался в присутствии Шпильмана и администратора выставки Дирка Вилке «выяснить отношения». Нам вежливо обещали исправить ошибки в будущем, но время было безнадежно упущено, а в тот же вечер директор организовал танцы вместо вернисажа.

Возникает вопрос: это был сознательный бойкот устроителей или некомпетентность в работе, заранее рассчитанный обман четырех русских или тупое невежество?

Я думаю, что опытные администраторы Северной Германии умышленно поставили нас в унизительное положение попрошаек, совершенно сознательно утаили финансы предприятия, скрыли все возможности музеев и галерей, внесли неразбериху с рекламой, чтобы немецкая общественность, правая или левая, — не помню, кто был в оппозиции, — не пронюхала об их махинациях.

Выставка «Воробьев — Зеленин — Леонов — Щелковский», организованная президентом Брауншвейга, потерявшим глаз под Сталинградом, была из рук вон никудышной. Отцы городов, убежденные демократы, поставили галки в культурной работе «земли», накормили художников обедом и выпроводили.

Выставку и поездку в Германию освещала Кира Сапгир, острая, как ножик, и ядовитая, как гадюка, журналистка «Русской мысли». Она знала всех русских художников, поэтов от А до Я и пополняла недостаток специальных познаний по ходу дела, без отрыва от производства.

— Валь, а что такое гопарт? — спрашивает, глядя на картины Александра Леонова.

— Это скажи гоп, когда перепрыгнешь.

— А, я так и думала, что Леонов не совсем гопник, еще не перепрыгнул!

Немцы ничего от нас не ждали, ни возрождения Святой Руси, ни, тем паче, новых открытий. Такой подход к делу мне уже был знаком.

Соблазнительная концепция «патриотического треугольника» — «традиционалисты — новаторы — эмигранты» — была навеяна романтизмом «Святой Руси», но шла вразрез со здравым смыслом.

Лично я до развала Союза придавал большое значение «разумной государственной политике», которой не было и быть не могло в стране, где иностранцам дарят Малевичей и продают иконы, чтобы построить тракторный завод! Кроме того, сидевшие у госкормушки братья вечного реализма не собирались делиться с приблудными новаторами подозрительного направления, ну а эмигранты, черт бы их побрал, проживут без кремлевских пайков!

Потом опять — сговор врагов народа!

Уезжая из великолепно очищенного от копоти Люнебурга, вдребезги пьяный писатель Некрасов пыхтел:

— А я, ребятки, с ними воевал в окопах Сталинграда!

— И правильно делал, Виктор Платоныч, — сказал я ему, — сукины сыны эти немцы! И Петер Шпильман — несчастный лакей, а художники — беззащитные трусы и попрошайки!

И начались вычисления и счеты.

Все дружно на меня накинулись и заткнули рот.

Игорь Шелковский мычал: «Скажи спасибо, что повесили картины!»

Я лишний раз убедился, что беззащитным русским бедолагам за границей жить не так просто, как кажется.

Еще один урок прямого лицемерия.

Я забыл спросить Аиду, каким образом московский фарцовщик Саня Шпайзман очутился в Лондоне. В Москве он работал продавцом в валютном салоне, отсидел свои пять лет за незаконные валютные операции и смылся за границу. Поскольку он научился отличать картину от скульптуры, то быстро нашел место консультанта у английского маршана Жоржа Миро. Вернее, сам Миро был опытным международным адвокатом, а его жена Виктория от безделья держала галерею, чтобы общаться с артистическим миром и писать людям письма красивым почерком.

Аида во что бы то ни стало желала избавиться от больших запасов зверевых и Яковлевых, и выставочный треугольник «Три экспрессиониста» пришелся очень кстати. Медведь еще не был убит, а на дележке непроданных корифеев галерея «Миро» просила половину, четверть Сане Шпайзману, и остальную четверть получали Аида и я.

Конечно, без русской мистики не обошлось и тут.

К подготовке выставки подключились критик Жан-Клод Маркаде, художник и архивариус Мишка Гробман и собиратель Малевичей Георгий Дионисович Костакис, переехавший из Москвы в Афины. В салоне Аиды появилась пара владелиц «зверят» и «яковлят» Римуля Городинская (жена поэта Хвостенко) и пианистка Ирина Ермакова. Им тоже хотелось всучить англичанам свои вещи.

Осенью 1984 года квартира Сычевых превратилась в склад. Появились гуаши В. И. Яковлева конца 50-х и лучшие масла, лесные пейзажи А. Т. Зверева конца 60-х.

Аида сияла от счастья.

— Вот это мой любимый Толечка лежит на полу, а это лучший Володенька стоит в углу!

Под ногами Запада драгоценные камни Греции и прочная демократия. В моем воображении Греция оставалась родиной трех архитектурных ордеров: дорический, ионический, коринфский — и слепого Гомера, сочинившего «Илиаду» и «Одиссею», где все рассказано о богах и героях. Меня тянуло посмотреть эти ордера не в гравюрах, а в живом виде. Теща, объездившая весь свет, дала совет ехать не в Грецию, где время и люди переломали древние храмы, а в Сицилию, где все греческие ордера представлены в полном великолепии.

То, что я увидел в Сежесте, Селинонте, Агриженте, Сиракузах, Таормине, Кефалу, превзошло все мои архитектурные грезы, потому что на каждом шагу были новые открытия, и не только живые дорические храмы, пронизанные горячим солнечным теплом, но и совершенные мозаики III века с гимнастами в бикини, катакомбы, гробница Архимеда и греческие театры. Там я обнаружил цивилизацию абсолютной наготы, о существовании которой я просто не подозревал в нашем мире, задрапированном бронированными фиговыми листками христианского целомудрия. Открылся новый мир в своем восхитительном совершенстве.

Вот тебе и сицилийская мафия!

«Дайте мне точку опоры, и я сдвину землю», — сказал Архимед, мудрец из Сиракуз.

Так остров Сицилия со своей Сциллой и Харибдой и предстал в моем рисовании совершенно голым.