Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

18 декабря 1985 года я привез ящик лампочек, вставил в патроны ворованного электричества, открыл бочонок красного вина для гостей. Бродячий джаз-банд, приглашенный меценатом сквата Галей Мидовской, наяривал абстрактные мелодии, руководящая верхушка А. К. И. о чем-то таинственно шепталась в углу. Постоянный сторож дома «колонель» Понпон угощал людей вареными куриными яйцами. Академик Бугрин в сверкающих, хромовых сапогах загонял женщин в свою неприступную крепость с изображением обнаженного Аполлона, керамист Зеленин выжидал появления богатого филантропа. Американец Олег Соханевич, уцепившись за бочку с вином, любовался своими бицепсами. Фотограф Валька Тиль раздавал пришедшим свой телефонный номер.

Три русских издателя, Стацинский, Толстый и Шелковский, не здороваясь друг с другом, вертели магические зигзаги в толпе приглашенных.

— Я говорю вам, — собирая вокруг себя доверчивых женщин, шептала Аида, — идет Армагеддон!

— Сорок лет живу, а русских понять не могу, — неразборчиво бубнил пьяный Басмаджан.

— Если бы ты понимал, то столицей Шестой Части Света был бы Ереван, а не Москва, — внушала ему Сильва Бруй, крупная барыня русской диаспоры.

На вернисаж пришел депутат и бывший адмирал. Кто-то приценился к одной вещице.

Глухой ночью незнакомые террористы ворвались в депо, выкрутили все лампочки и порезали пару картин.

И поделом — не лезь на рожон!

Так скорбно и на минорной ноте закончился 1985 год, ставший высшим взлетом богемного сквата, концом его апостольской эпохи.

Трогательные и пустые статейки в популярных газетах, протест партийной оппозиции, приезд в скват знаменитого комика Колюша, выдвигавшего себя в президенты республики, не спасли от неминуемой гибели занятное учреждение.

Строительной компании, купившей землю и дом, было наплевать на газеты и комиков.

Артистов у ворот поджидали не успех и деньги, а острые ножи бульдозеров, готовых по первой команде десятника расправиться с эфемерным сходбищем неизвестных личностей.

Игорь Сергеевич Шелковский жил и учился рисовать в Москве, однако в известных пунктах подполья: «студия Белютина», «академия Васьки-Фонарщика», «поселок Лианозово», «тарусская коммуна», «движение Нуссберга», «сретенский чердак» — не был замечен. На выставках господствующего вкуса его также не видели.

Созидатель — фантом!

В Москве со времен НЭПа существовал Изотехникум имени 1905 года, выпускавший учителей рисования общеобразовательных школ. Туда шли детишки московской бедноты и городского мещанства без средств и связей. Этот техникум прошел Игорь Шелковский. Очевидно, он пытался пролезть в художественный институт высшего калибра, но не проходил конкурс. Сведений о времени его ученичества у меня нет, но в короткой «автобиографии», частично опубликованной в «Русской мысли», есть сообщение об исторической и, надо считать, судьбоносной встрече студента изотехникума с американским гражданином Давидом Бурдюком в 1957 году. Если верить этому рассказу, то решительный молодой человек тайно проник в закрытую гостиницу «Москва», где разыскал «отца русского футуризма», тридцать лет не видавшего простых советских людей, и показал ему свои художественные опыты.

Конечно, умеючи можно пройти мимо суровой стражи, обменяться валютой с приезжим иностранцем, но спрашивается, зачем лезть на рожон? Ведь за такие встречи давали срок. Старый Давид Бурлюк мог отделаться легким испугом и допивать с друзьями юности, Асеевым, Шкловским, Кирсановым, а бедный студент париться в сибирской тайге!

Хотя никаких данных о встрече Бурлюка с Шелковским у нас нет, будем считать легендарный факт первым посвящением молодого начинающего авангардиста в подлинное искусство.

После знаменательного посвящения в гостинице «Москва» следы мужественного артиста теряются в российской глубинке на десять, если не все пятнадцать лет. Человек пропадал на заработках и тайком творил для себя.

Таким же таинственным и независимым он появился в Париже в 1976 году. О нем не писали в газетах ни Вася Карлинский, ни Николь Занд, он не выставлялся в венском кунстхаузе и не состоял в списках главного счетовода эмиграции Александра Глезера. А поскольку «третья волна» эмиграции составляла легко обозримую каплю, одну коммунальную банду, единый неофициальный лагерь, то высокого голубоглазого красавца сразу заметили. Мой ровесник совсем не походил на безрассудного шизофреника, бросавшего на ветер деньги. Года три он творил, недоедая и в горделивом одиночестве, и вдруг осенью 1979 года всем объявил, что намерен издавать художественный журнал под названием «А — Я», журнал на мелованной бумаге, «отражающий многообразие тенденций и течений в Советском Союзе и в зарубежье», как значилось в рекламной афишке с картинкой Эрика Булатова «Входа нет».

Люди получили афишу и стали ждать журнала.

Почему скульптор-практик, работяга и бессребреник взялся за добровольный и бездоходный подряд, за хлопотливое издательское дело, связанное с дополнительными трудностями персональных контактов?

Увлечение? Честолюбие? Приказ?

Или все вместе взятое?

И самый примитивный вопрос — откуда средства на издание?

Ответил сам И. С. Шелковский (1986, Р. М.): «Идея рекламного журнала зародилась в недрах КГБ — построить еще одну потемкинскую деревню о свободе творчества в СССР и нажиться на художниках, продавая их за твердую валюту!»

Такая редакторская задача оказалась не по плечу силачу Шелковскому.

«Пришел иностранный бизнесмен, часто ездящий в Москву, который предложил деньги на издание журнала», — говорил И. С. Ш.

Но что рекламировать?

«Русская самобытность в искусстве», «своеобразное преломление художественных экспериментов», «пропаганда нового и яркого в отечественном искусстве», «отразить многообразие тенденций и течений».

Шоколадные короли Запада давно все просчитали. Они не верили в существование современного искусства в Союзе. Допускались отдельные лица, способные понять правила международной игры в искусстве, но теория и концепция, которую пытались протолкнуть какие-то «Мухоморы» о «Фаворском свете» и «русской самобытности», отметались без рассуждений, как бред допотопных существ.

Как все мы, Шелковский и его друзья ошибались в главном — Россия не выдавала своеобразия со времен Казимира Малевича и Павла Филонова. Разрыв с западными собратьями был так велик, общественная инфраструктура разбита вдребезги, и на установление прочных мостов уйдет не менее 50 лет усиленной перестройки.