Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

— Я лучший этнограф Европы! — любила говорить Аида. — Я по форме носа и разрезу глаз могу определить племенную принадлежность человека!

Открытая, прямая, бесстрашная, с выразительным, иконописным лицом.

— У нас, у Кривичей, все такие носатые, иконописные и умные, как я!

Хорошо подготовленный к эмиграции Владимир Сычев, «славянин с татарской кровью», привез в Европу пять тысяч уникальных фотографий России и сразу издал альбом «Русские», обогативший его на несколько лет. В Париже «салон Аиды» стал стойбищем «махрового расизма», как и в Москве.

В Москве фотограф Сычев собрал огромный фильмовый резерв, достойный любого фотомастера, но московские издатели, забитые цензурой и страхом, не замечали его содержательной деятельности. Перебравшись с Плющихи на Сретенку, Сычевы усилили свое дело «квартирных выставок» и товарообмена, на котором жил и первый зятек Аиды, книжный маклак Сухорук.

Спустившись на Запад по «еврейскому вызову», Сычевы сразу атаковали издателей высоким качеством фотографий. Журнал «Пари-Матч», пораженный свежестью материала, где советская жизнь выставлялась как есть без всяких прикрас, тиснул репортаж, ставший бестселлером. Вышла и толстая книга, собравшая лучшее из обширного архива фотографа.

Заняв место видного и модного фотографа, Владимир Сычев не ограничился достигнутым, а с налету кинулся в дело, в работу, доставляя из самых горячих мест планеты репортажи высокого качества, — Ливан, Израиль, Белфаст, Панама, Ирландия.

Аида возобновила посиделки.

Сняв квартиру в лучшей части Парижа, в тихом квартале посольств и Национальной ассамблеи, Сычевы сохранили московский уклад с самоваром и постоянной толкучкой разномастных посетителей.

Дочку Дуню, родившуюся в Париже, крестили писатель-монархист В. Н. Волков и чеченка Инна из «советских резидентов» 60-х годов. В таком контрастном сопоставлении весь характер Аиды и Сычева.

Постоянными и почетными гостями стали писатели Мамлеев и Лимонов, приехавшие из Америки.

— Главное — печататься, — сказал закройщик Лимон, потирая очки, — а где, не имеет значения.

Конечно, это взгляд «жлоба и хама», но кто вам запрещает делать литературную карьеру таким образом. Главное слава!

Эдуард Лимонов шел по камням популярности, как циркач, прыгая с кипятка на лед и обратно.

А пошло то, что пошло!

Человек, умеющий шить вельветовые штаны, нигде не пропадет, но кто даст ему Нобелевскую премию?

Прославиться во что бы то ни стало, неважно где и чем, — сжечь храм, убить президента, утопить жену, бросить бомбу, — слава на века! Разницы никакой. Люди забудут преступление, а имя сохранится в памяти навсегда. Закройщик Лимонов усиленно пробивался в газету Жана-Эдерна Алье, салонного смутьяна, грозившего стереть президента республики в порошок. И тот его заметил. «Казачок» из Харькова стал его постоянным сотрудником.

Появление Лимонова в парижских скватах тоже было не случайным. Он строил мастерскую Толстому, готовил товарища к перформансам и сочинял для журнала «Мулета» статейки в обидчивом тоне подростка.

Мамлеев держался благоразумного нейтралитета, хихикая над «левыми» и «правыми», отлично зная, что и те и другие страдают запорами и пьют с блядями.

Грамотные эмигранты, читавшие Оруэлла и Амальрика, с нетерпением поджидали «апокалипсиса», хотя бы местного, земного значения — скажем, украшения коммунизма в отдельно взятой стране. Там же один руководящий старец сменял другого. В таком игровом ритуале царила мрачная умеренность эмоций вперемежку с солдатской казармой Афганистана.

Богатая Германия, не запускавшая русских глубоко в корыто, изредка подбрасывала крошки.

1983 год вышел немецким. Я прекратил толкаться на вернисажах, выгуливал дочку в саду и допоздна красил картины в «размахайском стиле» (по Ситникову) — так упрощенно можно объяснить увлечение восточной каллиграфией, где предлагается решение пространства, до сих пор мной не освоенное и не осознанное изнутри, вперемежку с фигуративными деталями. Потехи ради, я выставлял эти картины без подрамников в витринах соседних магазинов, чтобы посмотреть самому издалека и обнаружить грубые промахи. Через неделю-две я их сворачивал в рулоны и бросал в угол. Картин с тротуара никто не замечал.

Немцы, чрезвычайно чувствительные к бандитскому прошлому своих отцов, заливших кровью всю Европу, охотно выставляли и покупали советских художников, перекрывая все рекорды культурных связей с Москвой. Немецкие «земли», соревнуясь друг с другом, приглашали к себе советских академиков и бедолаг от искусства, живущих за границей.

В начале 1983 года за культурное мероприятие с русскими артистами взялась «земля» Северная Германия, с двумя музеями (Люнебург и Стаде) и двумя культурными центрами (Брауншвейг и Форс веде). Без интриг не обошлось при образовании «парижской команды». Лидия Мастеркова, стоявшая в списке приглашенных, по неизвестным мне причинам выбыла, и никто из оставшихся четырех за нее не обиделся. Список «парижан» — Леонов, Зеленин, Щелковский, Воробьев — был утвержден «главным специалистом русских дел» доктором Шпильманом и закрутился как по писаному.

Погожим маем в Париже завалилась немецкая депутация в количестве семи человек. Этот внушительный выставком отбирал картины с учетом «ретроспекции» на десять мест каждому участнику, что сразу поставило меня в тупиковое положение. Я с большим трудом разыскал пару картин московского периода, а остальное отобрали на месте.

Забегая наперед, добавлю, что советский инженер из Гамбурга, внимательно следивший за развитием событий, как-то проговорился: «А советские отказались от выставки!»

Меня страшно заинтересовало, почему «советские» отказались от выставки за границей. Инженер уточнил отказ советской стороны: «Немцы зажали деньги!»

Оказывается, советская сторона охотно приняла приглашение Северной Германии и, как водится среди опытных бюрократов, потребовала от немцев полной бумажной отчетности с точным указанием затрат на выставку и гостей, тем паче что собирались ехать не наши товарищи, а академик Шмаринов с женой, детьми и внуками. Немцы на советский запрос не пошли, а значительные деньги необходимо было списать к новому 1984 году, чтобы получить новые дотации. Остаток в сто тысяч марок решено было пропить между собой, пригласив в качестве статистов культуры кучку неприхотливых и беззащитных русских беженцев из Парижа.

Банкир Дирк Вилке, посвященный в операцию, ловко справился с делом. Помогал ему Эдик Зеленин, «инженер» Леван Кацешвили, курировавший диссидентов со времен «бульдозерного перформанса», и директор Бохумского музея, д-р Петер Шпильман, отлично знавший всех художников андеграунда. После путаницы с каталогом и дорогими «слайдами», сделанными приятелем Зеленина, нас и писателя Виктора Некрасова, ничего не понимающего в искусстве, пригласили на вернисаж 17 сентября 1983 года, в музей города Люнебурга. Городская пресса не дала сообщения о выставке, нерасклеенные афиши гнили нераспечатанными в подвале, и на открытие никто не явился, кроме устроителей с семьями. Отчет ДПА сделал приятель Шелковского и ничего не прибавил к нашей артистической биографии, кроме набивших оскомину «бульдозерных фактов».