Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Американский мост не только мечтал о галушках в сметане, он вкалывал.

Воздушный, компьютерный и надежный.

Гипноз московского самоучки был так велик, что питерский локомотив стал верным адептом сумасшедшего старика, единственного перла американской жизни.

В легендарной тачанке «Кузьмы» рысаки меняются местами. Вместо коренной поэзии с колокольчиком он запрягает пристяжную изящных искусств. Он всегда, с питерской богемы, менял лошадей: то гид в Павловске и Алупке, то редактор манифестов, Мишули Шемякина, то шеф квартирных выставок.

В американском «подвале» коренным стал Васька-Фонаршик, безумный врачеватель психбольного искусства современности. «Кузьма» добился того, что московского инвалида сравняли с Ван Гогом!

Политическая перестройка барака Шестой Части Света свалилась на человечество, как бревно с потолка. Суетливая демократия упразднила бездоходные тиражи «Блокнота Агитатора», но не копнула поглубже, в позор вечного барака. Выгодные тиражи порнографического чтива попали в руки заслуженных разбойников с партийными связями. При таком раскладе для моста Кузьминского не хватало бумаги.

В 1987 году награждение тунеядца и эмигранта Бродского Нобелевской премией в Советском Союзе восприняли с большим смущением. Воскресшие с гласностью либеральные газеты с восторгом приняли награждение земляка. Орденоносные двурушники (Евтушенко и К°) дружно выступили в защиту незаконно гонимого поэта.

Нобелевский лауреат капризно и достойно отвечал им:

«Там, где Евтушенко, меня нет!»

Адепты соленых грибов и Святой Руси честно долдонили свое:

«Бродский не член нашего Союза, следовательно, не поэт».

Жидомасонский заговор против русских боровиков и лисичек!

Кузьминский с большим достоинством вспомнил о питерских встречах с «нобелеяном», не опускаясь до унизительного восхваления своего подопечного.

В сущности, награду получили все тунеядцы России. Не эмиграция и не «ахматовские сироты» Ленинграда, а бесцензурное творчество русской словесности.

Медаль получили все творческие мосты, и Гробман, и Талочкин, и первый издатель, американский мост К. К. Кузьминский.

28 января 1996 года в Нью-Йорке на 56-м году жизни скончался русский поэт Иосиф Александрович Бродский.

Покойника хоронили очень долго. Шесть месяцев. В Нью-Йорке поэта отпевали по православному обряду (успел, блин, креститься раньше нас!). Пришел русский посол со свитой, что означало, что Кремль признает тунеядцев с деньгами. В отделе оглашенных прятались Евтушенко и Ко. Провожали люди со средствами. У «Кузьмы» не было денег купить билет на метро. Он смотрел на двурушников по телевизору.

Люди, презиравшие поэта, спешили пристроиться в первые ряды почитателей «нобелевского лауреата» (шутка ли сказать! А мой дурак 50 лет славил коммунизм, а теперь торгует матрешками на базаре!).

После кончины А. С. Пушкина в 1837 году вдова поэта дала официальное объявление о кончине «камерюнкера Двора Его…», без упоминания о «закатившемся солнце русской поэзии».

Русские газеты единодушно перечислили заслуги покойника и назвали его «великим поэтом».

Новоявленным поклонникам Бродского показалось мало «пушкинского солнца». Дело дошло до того, что покойного тунеядца сравнили с «солнцем вселенной» — Галина Маневич и Эдик Штейнберг (Р. М. от 4 февраля 1996 г.).

«Солнце всех солнц!»

Такого подхалимажа мы еще не знали!

Первый издатель Бродского, К. К. К., благодушно и благородно промолчал.

Прах поэта долго морозили в Америке, а 21 июня, в субботу, «прах Бродского был предан земле» на Евангелическом кладбище Венеции. Белый крест без дат, но с надписью «Жозеф Бродски».

Знаток андеграунда парился в бане.

Верный человек Фаддей Булгарин писал:

«Гоголь — это враг России!»

Про Кузьминского Булгарин сказал бы то же самое.

А связал нас не «поток сознания» и не «рубка синтаксиса», а Васька-Фонарщик.

По просьбе брата покойного гения, Николая Яковлевича, забравшего останки В. Я. на московское кладбище, я сочинял «жизнеописание» соратника по подполью. «Кузьма», живший с ним бок о бок семь лет — парная баня «Некрасовки», «подвал», бой с Глезером и Доджем, — мог дать исчерпывающие данные. «Поток сознания» — забубенная вещь, слабак сорвется и загремит, но не таков К. К. К.

Он был привязан к сюжету «Васька», как каторжник к ярму. Там он стал моим гидом, редактором и наставником по американскому дну В. Я. Ситникова. Его познания и восторг помогли мне разобраться в петлистой судьбе первого московского художника и опознать тупые происки его брата Н. Я., все тащившего в русский тупик, и безобразную и циничную суету его неверных учеников, занятых продажей «русского китча», выдаваемого за изобретение Ситникова. Мои розыски висели на трех мостах — Москва, Израиль, Нью-Йорк.

Мой сырой опыт Кузьминский принял с благодушной иронией. Он собрал «досье» на 500 страниц, в то время как я настрочил 20.

Есть чему завидовать.

Поэт. Прозаик. Собиратель. Организатор. Издатель. Живой артист. Русский мост в Америке.

Одним пострадавшим и потерпевшим крушение он выдает орден Сталина с красной подвязкой, а другим — автомат Гочкиса и сто пятьдесят семь патронов к нему.

Мне — мост искусств.

Париж — прижимистый город, артистам не легко — и холод, и голод, и неизвестность. В дождливый, осенний день 1991 года три русских артиста: мастер абстрактной фотографии Валька Тиль, мастер портретного сходства Коля Любушкин и мастер масляной живописи Саша Путов — в отчаянии метались по арабскому кварталу в поисках пристанища. У большого висячего замка, рядом с величественным бункером ЦК французской компартии они распили бутылку водки, и опытный Тиль крикнул:

— Братцы, не бойся, кусай замок!

Путов и Любушкин срезали ржавый замок и вошли в пустующее помещение.

В час раздела чужого достояния пришли известные сочинитель берущих за сердце баллад и гимнов Алексей Хвостенко и укротитель Черного моря Олег Соханевич.

Тираны мира, трепещите!

Алексей Львович Хвостенко, в пластике «Хвост», — фигура легендарная. Он начинал питерский авангард с убедительно сделанной песни: «Я говорю вам: жизнь красна в стране больших бутылок. Здесь этикетки для вина — как выстрелы в затылок».

А. Д. Арефьев, Евгений Михнов, Леонид Ентин, Иосиф Бродский — вот кто был рядом, вот с кем Хвост из искры раздувал пламя свободного творчества.

«Скорпион» 14 ноября 1940 года родился на границе Европы и Азии, в рядах строителей коммунизма. Весна народов и ненормативная лексика блатного мира с пеленок.

1945 год — «Гитлер капут!», но Ленинград, потрепанный войной и голодом, имел жалкий вид. Он вошел в жизнь Хвоста не силуэтом Петра Первого, а пивными и задворками уголовного царства.