Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника
- Название:Враг народа. Воспоминания художника
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Новое литературное обозрение
- Год:2005
- Город:Москва
- ISBN:5-86793-345-8
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника краткое содержание
Враг народа. Воспоминания художника - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
В 1977 году из артистического подполья России его вынесла на Запад «еврейская волна». Он возился с журнальчиком «Эхо» (четыре номера), нехватка средств и надоело — очень бедствовал, а в 1988-м показался с «ненужными вещами», находившими сбыт.
Ходили в обнимку, Толстый и Хвост, Иногда с Анри Волохонским.
Настоящего финансового подкрепления песнопевец Хвост не получал.
У Франции культ богемы.
Питерский битник быстро смекнул, что тунеядец здесь неприкасаем и скват — его родная стихия.
— Хвост — баловень судьбы! — говорил нищий эстет Сергей Есаян, знавший дорогу в скваты.
Любой «чингисхан» позавидует истребительному стилю русских скватеров. Покидая чужое помещение, остается не помойка съедобных отбросов, а безжизненная пустыня, где самые хитрые крысы дохнут с голоду.
При дележке мировой славы русские не получают своего куска по достоинству. Я не слышал, чтобы известный Энди Уорхол из своего «Фонда помощи неимущим художникам» отсыпал им на краски. Так и уходят в туман небытия незамеченными косяками, от Андрея Рублева до Казимира Малевича, а запоздалая и лукавая слава последнего ничего не меняет в негативном отношении Запада к русскому творчеству.
Дерзайте, кретины!
В «русской тундре», — организованная банда бродячих скватеров, — Хвост считался авторитетом.
Уроженец подмосковного Ногинска, ставший израильтянином, Саша Путов, по расчетам биографа Басина, прямой потомок царя Соломона, давил мировое искусство неслыханным количеством произведений и считался главным мотором русских парижских скватов. Путов лепил по десятку картин в сутки, спал, не снимая грязных штанов, и ловко продавал работы по дешевке, набирая необходимые для существования суммы. Парижские коллеги дивились, откуда у мастера быстроходной живописи такая страсть к низким ценам.
— Путов, ты предаешь святое искусство! — бубнил сторонник высоких цен Олег Целков. — Искусство ты превратил в ларек ширпотреба!
— Вы все баловни судьбы, — московским говорком отбивался сторонник низких цен, — у вас французское пособие, парижская прописка, а у меня туристический паспорт. Задача израильского туриста быстро заработать любым способом!
Большой капитал обходил Путова стороной, но на смехотворно низкие цены клевали самые осторожные граждане, для украшения жизни покупавшие разве что столовые салфетки. В кратчайшие сроки Путов продал тысячу картин и приобрел загородный домик в два с половиной этажа.
На закрытии выставки «Бруй и Хвост» Путов громко заявил: «Надо поддержать „Хрустальный Дворец“, я выставлю тысячу картин, а вы гоните покупателей».
— Я обязательно приду и куплю картину Путова! — сказал русский посол.
На моих глазах рушилась великая пролетарская цивилизация. Я впервые видел русского посла в парижском сквате, пившего «лехаим» с заросшим, упакованным в ватные штаны, с немытыми руками, бродячим живописцем без прописки.
Путов, как обещал, повесил тысячу картин на трех этажах «Хрустального дворца». На вернисаж пришел русский посол и шайка наркоманов. Не здороваясь с людьми, бандиты опрокинули на буйную голову Путова ведро с вонючими помоями. Русский вышибала спрятался в сортире. Один храбрый гость заикнулся о свободе, равенстве и братстве. Ему быстро раскровенили нос тяжелой пепельницей. Посол сбежал. После унизительного допроса с пристрастием, Путов расплатился с насильниками, а назавтра снял выставку.
— Я думал, у гения нет врагов, — удивлялся я, разливая портвешок на посошок, — а выходит, и со святого искусства снимают налог.
В мае «Палас» запечатали. На спасение «русской тундры» бросились все благодетели Парижа, гении, жлобы и жулики. При облаве полиция нашла запас «травы» в мастерской Хвоста и ящик самогона. Задержали двух граждан Израиля, Сашу Путова и Толю Басина, нелегально ночевавших в здании. Вилька Бруй едва спас свои гравюры от уничтожения. Хвост потерял высокого качества древесину.
3. Сибирский гений Пролетцкого
— Спаси гения, — прозвучало совсем по-московски, хотя звонила малознакомая женщина из Питера, Лариса Густерина.
— Для гения есть скват, — отвечаю.
— Этот любит одиночество.
— А можно на него взглянуть издалека?
— Можно, я звоню из кафе «Атлас».
Я гуманист, но не спасатель.
Со школьной скамьи кручусь среди гениев всех пород и не раз нарывался на грубость. Совсем недавно мне позвонил гений с вокзала и спросил, как проще ехать ко мне, на метро или на такси.
— У меня рекомендация от твоих коллег, братьев Сорочкиных. Ну, вот, я еду!
И едут, а я принимаю.
Над Парижем висел смог, от которого я задыхался на каждом шагу, но до «Атласа» доплелся и посмотрел. Они сидели на открытой террасе. Пышная Густерина и сбоку шизофреник в коричневом пыльнике. Он то и дело дергался, разыскивая спички под столом. Лицо гения без этнической принадлежности, а ведь человек из Сибири. Я решил подсесть и послушать. Этот петушиного типа гений сунул мне изящный альбом в ладонь величиной, до отказа набитый шедеврами тончайшей современной работы.
Сибирский гений по имени Андрей Пролетцкий говорил очень плохо, но много думал. Длинные, очень красивые пальцы рук. Весь в себе. Смотрит сквозь человека. Редких птиц выращивает наша Сибирь.
— Я лучший художник современности! — не моргнув глазом, представился сибиряк.
Я решил запустить его на чердак.
Как-то листая путеводитель по жизни Ф. М. Достоевского, я обнаружил, что писатель сменил девятнадцать квартир в одном Петербурге, по два-три года уживаясь в одной квартире. В доме Олонкина (1867) и в доме Струбинского (1875) им написаны главные вещи мировой литературы, а домовладельцы не оставили о знаменитом квартиранте ни одной строчки воспоминаний, а я решил оставить, потому что и пригреваю бездомных гениев, и есть что сказать о таком квартиранте.
Два года я работал в «квартале Гавроша», на пролетарских задворках Парижа, с соседом-носильщиком с вокзала. Теперь у меня был чердак в седьмом, дипломатическом квартале. Внизу гудит бульвар Распай, и номер дома «33» что-то значит в нашем деле. Дом стилистов, модистов и артистов высоких марок.
Беспокойный сибиряк перебрался на чердак. За двухмесячный приют он обещал мне картину.
В мою компетенцию не входит оценка «художественного веса» Пролетцкого, пусть об этом позаботятся профессионалы «славы и денег», но я считаю, что абсолютное видение и рука сибиряка превосходят по качеству искусства все мировые стандарты. Говорят, что русский гений с необычайной силой выступил в универсальном «конструктивизме», а то, что сделал на моих глазах Пролетцкий, — это строгая геометрия европейского происхождения, от Мондриана, что ли?
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: