Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Вилька Бруй не скватер по фактуре. У него отличная мастерская от города с видом на Бобур и очень красивая жена-англичанка, служащая в «секс-шопе» живой моделью. У них дочка и заработки.

Питерский юноша выехал в Израиль, но выскочил оттуда, как ошпаренный, на ходу обрезая пейсы, запрещенные в СССР. Его артистическая карьера надломилась по неизвестным причинам в самом начале. Нищему артисту пришлось развестись с русской женой Сильвой, матерью двух умных и красивых дочерей. С тех пор он жил вольным и богемным артистом. Учреждение, где выступала английская жена, прикрыли за неуплату налогов, и огромный, опустевший «Хрустальный дворец», оказался в руках Бруя. Он решил использовать его под выставки парижских художников, пока не явятся жандармы с каменщиками.

Я уже писал, что в дорогостоящем Париже возникли новые культурные очаги — «скват-театр», «скват-рок», «скват-арт».

Бездомные артисты, собираясь в банды, приступом брали пустующие здания и работали там до появления законных владельцев с бульдозерами и вышибалами.

Русские живописцы с особым наследством «общаги» и пещерного невежества, открывая богемный Париж 70-х, охотно присоединялись к кочующим скватам, иногда побивая все возможные рекорды бродяжничества, как в случае с фотографом Тилем, стариком с тридцатилетним стажем кочевки.

Пасквилянты и завистники всех мастей распространяли слухи о быстрой гибели скватов, но кочующие артисты, потеряв одно помещение, передвигались в другое, из текстильной фабрики в гараж, оттуда в брошенный госпиталь или морозильник, без религиозных войн и перекройки границ.

Власти — здравоохранение, культура, полиция, финансы — пытались приручить текучее движение, посадить на якорь дешевых мастерских, но опыт не давался. Они прикрывали два-три опасных очага, а рядом возникало сразу шесть бесконтрольных коммун, изобретательных и дерзких.

Изобретательный и ловкий Ябон с кучкой сторонников захватил здание XVII века напротив музея имени Пикассо. В отличие от большинства скватеров, живущих закрытым способом, он настежь открыл ворота сквата, перехватывая клиентуру знаменитого музея. Через полгода его скват занял третье место по посещаемости, после Лувра и Орсея!

Дирекция «Пикассо» забила в барабан. Полетели протесты в полицию. Скватеров выкурили, но они захватили пустующий магазин на рю де Риволи, главной торговой улице Парижа, с той же политикой открытых дверей, тревожившей официальные власти, и снова побили рекорды посещения столичных музеев.

Люди шли не смотреть «Джиоконду», а смотреть на живых, работающих артистов — живописцев, скульпторов, пластиков, видеоистов, инсталляторов. Я шел по следам «Ябона», поражаясь его изобретательной энергией. На мой взгляд, качество скватских художников в каждом отдельном случае уступало официально принятым образцам, но в общем котле созидательный порыв артистического муравейника давал сильный энергетический заряд. Там постоянно шныряли, прикрываясь черными очками и шляпами, крупные фигуры «артбизнеса», подзаряжая свои севшие творческие батарейки.

Скват — феномен нашего времени, и России от него не спрятаться.

В «Хрустальном дворце» творил Хвост, не располагавший постоянным помещением для творчества. Он занял все подземное пространство «дворца», разложив инструменты пыток. Из древних досок и обломков кораблей он лепил «объекты» в духе Курта Швитерса.

Атмосфера дурдома. Кочевое стойбище. По ту сторону быта. «У нас нынче субботея!»

Попробуй возрази!

В подручных Хвоста ходили питерский портной Матусов и основательно потрепанный жизнью оформитель Савельев. Они строгали, лепили, красили, и готовые «объекты» тут же вешали на стенки для всеобщего обозрения. Молчаливый созидатель свои поделки называл «ненужные вещи», предназначенные для украшения богатых квартир.

«Стенгазеты пожарного депо» (Хвост).

— Надо утопить Хвоста! — меланхолически сказал живой артист Толстый, его подельник и собутыльник. — Копать надо издалека, с уральских времен!

Топить нечего — вот беда!

Я знал, что Хвост надувает всех, и жлобов и гениев, но топить его не хотелось. Он вынес три операции на сгнившие потроха, с грехом пополам тянул «русский скват» на «Жульет Доду», потом, писал отличные песни, что немаловажно для человечества. Лежачих я не бил, и недовольный Толстый улетел в Питер читать французские стихи на лужайке Царского Села, как бывало во времена «сверчка» Пушкина.

Я проверил «досье» Хвоста. Безукоризненная биография гения. Одна капля дегтя от Аиды — «Сукин сын, ваш Хвост!» — не меняла моего благожелательного отношения к гению стиха и пластики. Я пришел на вернисаж. Много незнакомых рож солдатского типа. Один был вылитый Петька Чапаев. Тот же чуб и те же галифе. Знакомые самодуры средней руки. И вдруг вижу — стройная личность. Седой дядька в синем костюме. Вокруг шептались: «Смотри, идет русский посол, Юрий Алексеевич Рыжов!»

Поэта Алексея Хвостенко я знал с лета 1961 года, Эдик Штейнберг и я ладили выставку в Тарусе с видными толкачами: Пауст (К. Г. Паустовский), Боря Балтер (полковник кавалерии и литератор) и Фрида Вигдорова (педагог и просветитель народных масс). На мне лежала ответственная обязанность кладовщика. Я заведовал «катухом» при доме поэта А. А. Штейнберга, где, как солдаты, стояли картины участников. Там, в кладовке, где я спал, состоялось знакомство с парой питерских битников — Ленька Ентин, «Енот» (авторитет по блюзу), и Леха Хвостенко (гитара и песни за выпивоном) плюс «чувихи», а значит, четверо без крыши над головой, и пешком из Питера на нашу выставку глазеть и петь. Я не знал, куда спрятать дорогих гостей, и выделил им стог сена, стоявший на лужайке.

Питерские артисты обиделись и на вернисаж не явились.

Позднее Хвост в потертых джинсах появился в подвале на улице Актера Михаила Щепкина, 4 и читал превосходные стихи о Гаврииле Державине.

«Я собственный свой боб кладу в сугроб», «покуда жопа не идея», «отчасти пуд, отчасти уд», «привет, привет! — я говорю богине, укрывшей меня в своей корзине»!..

Великолепный «Рай» (1968) он сочинял вместе с Анри Волохонским (поэт и каббалист), по готовой итальянской мелодии. Воссоздан миф о «золотом городе». Законная романтика подполья на убогий быт страны больших бутылок.

Хвост — мне: «За мной — нельзя! Мой Бог — бег!» «Хвост, ты наш баян!» — «Нет, я ваша гитара!» Какой там Аполлон Шухт и Штеренфельд (московские звезды), форменный гений и факт на лицо. Своя муза, эпохальный ракурс!

Мой квартирант Холин знает мою слабость. Не даю взаймы и ненавижу пьяных. Легче взять Берлин, чем расколоть меня на пол-литру.

Романтический гений Хвоста петлял и бренчал на гитаре вокруг да около. Уж слишком много он пил за чужой счет и не умел зарабатывать деньги, а я ценил это качество в то время.