Валентин Воробьев - Враг народа. Воспоминания художника

Лозунг советских диссидентов «Соблюдайте советскую конституцию!», написанный рукой Ю. В. Титова, не на шутку бесил власть имущих. Одних она бросала в тюрьму, других в психушку, а третьих выталкивала за границу. С семьей Титова жестоко расправились, уничтожив его картины на складе таможни, и прогнали в эмиграцию. Неукротимая, но легко ранимая Елена Строева покончила с собой в 1976 году в Париже, взрослая дочь тронулась умом. Нешуточный удар Юрий Титов не перенес и прекратил творчество. Первый патриарх «абстракции» слонялся по парижским скватам, ночуя с земляками под одной крышей, что доставляло ему известную радость общения на родном языке.

Видеть седого Титова в праздничной толпе посольства было особенно интересно и смешно до слез. О чем он говорил с послом, поблескивая стеклами тяжелых очков?

Личные друзья посла, первые апостолы «артклоша» — Павловский, Шурдер, Старк — за обильным русским столом уплетают икру ложками.

— А вот и дядя Валя! — любезно встретил меня посол.

Мы выпили за вечный мир и дружбу.

Назавтра посольские ворота закрыли наглухо. Картины развезли участникам. Дружба кончилась.

Судьба Ильи Кабакова мистического происхождения.

Его выставка в «Бобуре» (1995) — Центр Жорж Помпиду, Париж — представляла грандиозное зрелище с «тотальной инсталляцией», которую сразу прозвали «Норильск» за барачные постройки жилых комнат и библиотеку, украшенных дидактическими картинками. На обсуждении, или «форуме», 17 мая, выступил сам автор и попросил улучшить жилищные условия своего ученика и зятя Паши Пепперштейна — «условия, в которых живет мой ученик Паша, действительно невыносимы».

В толпе не поняли и рассмеялись. Что это? Попытка решения жилищно-коммунального вопроса на «форуме» или элементарная нескромность?

Сам автор принимал гостей, стоя у ворот. На груди висела зеленая медаль французского ордена «заслуженного деятеля искусств». С одного боку, в черном, торжествующая Дина Верни, с другой, его супруга. Крепкое рукопожатие, дежурная улыбка дипломата, уставшего от постылого протокола.

Нет пророка в своем отечестве!

Большого художника мировых стандартов русская критика, изгаляясь вовсю, старательно, часто зло и немилосердно била, вместо того чтобы возвеличить восходящее «планетарное солнце».

Кабаков сказал:

— Куча советского мусора выше Лувра!

И доказал на практике. А критика трещала: «ничего нового», «метранпаж», «не художник», «море расхожих трюизмов», «этакий Салтыков-Щедрин брежневской эпохи», «элементарная нескромность» (литературовед Александр Шадуро, Санкт-Петербург, 1 июня 1995 г.).

За Кабакова я обиделся и ответил этим критикам по-своему, очерком («Окна», 30.01.95, Израиль).

Привожу его целиком, потому что это дифирамб и мемуар одновременно.

Петербургский тунеядец Александр Пушкин, сосланный в Екатеринослав за сочинение возмутительной оды «Восстаньте, падшие рабы», купаясь в Днепре 10 июня 1820 года, жестоко простудился и надолго слег. Лечил его еврей с Мандрыковки лимонадным напитком.

Летом 1960 года московский художник Илья Кабаков, «умирая от тоски» в той же Мандрыковке, лечился лимонадом домашнего производства.

Лимонад Пушкина!

Лимонад Кабакова!

Соблазнительная, мистическая лимонадная связь двух гениев — поэта и художника — на берегах Днепра!

Что мы знаем о Екатеринославе и Мандрыковке, с 1926 года ставшими Днепропетровском?

Это первая «потемкинская деревня» в России, «тотальная инсталляция» XVIII века. Затем сплошные трубы и печи чугунолитейных, рельсопрокатных и ракетных заводов, «помойка-стройка» в кабаковском творчестве. Это родина и колыбель «днепропетровской мафии» — Цвигун, Цуканов, Блатов (самый главный мафиози подразумевается!), — надолго, на двадцать лет захватившей Московский Кремль.

30 сентября 1933 года в бывшей Мандрыковке родился Илья Иосифович Кабаков, будущий великий художник.

Отец — слесарь, мать — счетовод.

Бывший тунеядец Михаил Гробман, придающий особое значение этногенезу в культуре, безоговорочно заключает («Левиафан», 1981), что «Илья Кабаков — еврейский художник».

Сам художник, прошедший долголетнюю школу русского академизма и тридцать лет московской конспирации, возражает: «Я не могу связать то, что я делаю, с каким-то особым, дополнительным, еврейским компонентом».

Не вдаваясь в бесплодную полемику вокруг «этноса и культуры», мы полагаемся на забавное самоопределение Кабакова: «Я — советский художник!»

Со своей стороны, мы считаем Кабакова великим русским художником, какими были и остаются для нас Феофан Грек, Федор Бруни, Архип Куинджи, Исаак Левитан, Лазарь Лисицкий…

…Сороковые годы… Маршруты беженцев… Днепропетровск… Ростов… Махачкала… Кзыл-Орда… Самарканд… Ленинград… Пачкая страницы русского букваря Л. А. Карнинской, одобренного всесоюзной правительственной комиссией, сын слесаря лез в чужой огород. За рисунки получал затрещины и двойки. О будущем начинающего рисовальщика позаботилась мать, счетовод Бейся Юделевна Солодухина.

В Москву, в 1945 году, его привезли «Бог знает откуда», как выражался писатель Н. В. Гоголь, чтобы сделать художником. Чужака определили в общежитие художественной школы, или «попросту в детский дом», по словам самого Кабакова, откуда начинался самый длинный, извилистый и тернистый путь в искусство. Первую «пятилетку» постоянного недоедания, унижений и вшей подросток Кабаков с честью выдержал.

Во второй, академической «пятилетке», 1951–1956 годы, у приезжего отличника Кабакова появился московский покровитель, богач Леонард Данильцев, с третьего курса ушедший в актеры, а позднее — в глубокое самогонное подполье.

По выходным дням студент Кабаков разглаживал суконные брюки, напяливал кепку и шел в гости, в генеральскую квартиру на Садовой-Кудринской. Гранитный подъезд, быстроходный лифт, проворный денщик, прислуга в белом переднике и полно картин, конфискованных в побежденной Германии. Там он отъедался такими разносолами, от которых голова кружилась тридцать лет спустя.

«Вот мне бы такой дом и таких родителей!»

…Рассольник с потрохами домашней птицы… Форшмак из сельди… Отбивные зразы… Чебуреки… Компот из персиков… Ватрушки, блинчики, коврижки…

Разумеется, все учебные задания закадычного друга Данильцева, хлеставшего водку из генеральского графина, выполнял отличник Кабаков.

Суровый 1953 год.

Да здравствует Иосиф Виссарионович Сталин!

Ура! Интернационал!

Бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию!

В 20 лет Кабаков служил примером для подражания.

Но одно дело заехать в столицу и получить образование, а другое — добиться места в столичном искусстве, а не в техникуме города Пензы, куда обыкновенно загоняли детдомовцев.