Кирилл Вышинский - «Жил напротив тюрьмы…». 470 дней в застенках Киева

Все мои догадки подтвердились — доверие на нуле, украинская сторона боится срыва обмена, в страхе готовы на любые шаги… Татьяна Николаевна все обрисовала прямо и исчерпывающе, попросила: «Задержись, полети одним бортом с теми, кто идет по обмену. Так всем будет спокойнее, и «нашим партнерам» в первую очередь». Как ни хотелось оказаться в Москве уже завтра, отказать я не мог.

Началось ожидание без понимания точной даты отлета — все время шли какие-то согласования, утрясались списки и имена. Обстановка нервозная, к тому же старая команда Порошенко делала все, чтобы сделать её ещё более накалённой — банальная фраза, но в ход шли любые провокации. Оно и понятно — Зеленский за несколько месяцев своего президентства смог сделать то, что Порошенко обещал, но не сделал за полтора года до выборов.

Одна из таких провокаций — сообщение от имени тогдашнего генерального прокурора Луценко, что я будто бы добровольно согласился войти в списки на обмен и даже подписал какой-то документ. Причём скан, какую-то мутную копию этого якобы «документа», которого я никогда в глаза не видел, опубликовала его пресс-секретарь, а потом быстро удалила.

Вот какой разговор по этому поводу произошёл у меня с журналистом популярной на Украине интернет-газеты «Страна. ua». Он проливает свет на ситуацию.

— Пресс-секретарь экс-генпрокурора Луценко Лариса Сарган опубликовала документ с Вашей подписью, из которого следует, что якобы Вы согласились на обмен. Это правда?

— Мне неизвестно происхождение документа, опубликованного Ларисой Сарган. В интернете, соцсетях ежедневно публикуется масса разных вещей. Но мы с Вами журналисты и знаем, что кроме информированных источников существуют еще надежные и ненадежные источники. Последние, ненадежные, те, что не заслуживают доверия, могут публиковать недостоверную информацию. Юрий Витальевич Луценко и его пресс-секретарь Сарган — это ненадежные источники. Со всеми вытекающими последствиями.

— Почему?

— Уже бывший прокурор Луценко — человек без юридического образования, который прокомментировал решение Конституционного суда об отмене безальтернативности меры пресечения по статьям, связанным с преступлениями против основ национальной безопасности (которые мне инкриминируют), матерными выражениями. Когда после этого решения КС Подольский суд мог меня отпустить, отпустить по закону, как отпускали многих других людей с такими же статьями, этот человек призвал «улицу» в судебное заседание, чтобы этого не допустить. Я не знаю, чем лично я ему так насолил. Думаю, он осознает свою персональную ответственность и своё участие в том, что со мной произошло. Он понимает, что суд состоится и примет не то решение, которое он захочет, а значит, возникнет вопрос об ответственности тех людей, которые организовывали это дело. В страхе он совершает судорожные движения, поэтому я считаю, что ни он, ни его пресс-секретарь, ни тем более их страницы в соцсетях, где появляются, а потом исчезают какие-то размытые бумажки, не являются надежными источниками информации.

— Но пока ещё они — официальный источник информации и они утверждают, что Вы идёте на обмен.

— Они могут утверждать все что угодно. Тем не менее все, что исходит от этого человека, Луценко, для меня ненадежная и вызывающая активное неприятие информация. Я не понимаю, как генпрокурор (уже бывший прокурор. — Ред.) может требовать от суда — вы такое решение принимайте, а такое нет. А если не сделаете, как мы считаем нужным, то лучше на улицу не выходите. Речь ведь идет о законности, а законно или незаконно — это решает только суд. Суд, а не адвокат или прокурор, пусть он даже генеральный. И в тот момент, когда это произошло, мне стало безразлично, что он говорит и делает.

— То есть Вы опровергаете новости с громкими заголовками, что «Вышинский согласился на обмен пленными»?

— Опровергаю. Новость о том, что меня можно «обменять», озвучили несколько украинских политиков и чиновников в тот момент, когда в моей квартире шёл первый обыск. Я не имел тогда ни статуса подозреваемого, ни обвиняемого, а меня уже собирались менять. Я провёл год в СИЗО, познакомился с Уголовным кодексом и сейчас понимаю, что «обмен» — это некий юридический процесс. Наверняка у него есть какая-то политическая подоплека, но процесс этот точно идет в рамках закона. «Обмен» — это обмен людьми, которых суд признал виновными или которые под судом, но суд принял решение о возможности их перемещения из одной страны в другую по определенным договоренностям. Я — ни первое и ни второе, я на свободе под личные обязательства приходить в суд на заседания. И поэтому к процессу обмена не имею никакого отношения.

Я отказался подписывать заявление на обмен еще в 2018 году, поскольку юридически мне никто не смог объяснить, что это означает для меня, какое меня ждало будущее. Я тогда говорил и сейчас так считаю — если я иду в процесс, то в конце концов буду оправдан или осуждён, однако это будет некая определённость для меня. А какой была бы моя судьба после обмена? Я что, так бы всю жизнь был подозреваемым? Что это значило — был бы в розыске и не мог выехать в страну или мне заочно вынесли бы какой-то приговор? Когда я иду в суд, у меня есть возможность защитить себя и свое будущее. При обмене все было бы очень туманно, мягко говоря. ТОЧКА!!!!

Другая «утка», запущенная тогда же, — будто бы предложения о моём обмене исходили от российской стороны. И якобы представители России были настолько в этом заинтересованы, что приезжали в тюрьму меня уговаривать. При этом конкретно называли имя омбудсмена РФ по правам человека Татьяны Москальковой. Это полная нелепость. Татьяна Николаевна Москалькова давно заявила о том, что моя персона как объект обмена «раздувается» украинской стороной и что подобные вещи недопустимы. В Киев, в Лукьяновское СИЗО, она действительно приезжала, но там её интересовали в первую очередь условия моего содержания. Конечно, мы говорили с ней о том, какие процессы идут по обмену. Моя позиция ею воспринималась с пониманием — я не хочу получить свободу любой ценой, а хочу справедливости. Вот и все, о чем мы с ней говорили.

Но слухи казались настойчивыми, и мне пришлось в очередной раз опровергать их в интервью моему старому другу, главному редактору журнала «Русский репортёр» Виталию Лейбину:

— Мне все время говорили: «Ну слушай, это политическое решение, они сюда, а ты туда, ну а потом что-то как-то оно забудется». Я говорю: «Что значит забудется? Мы же с вами разговариваем не в кафе на улице, типа сделай доброе дело, помоги нам, помоги себе. Вы со мной разговариваете в тюрьме. У вас есть конкретное подозрение по отношению ко мне. Вы меня отправляете туда, соответственно, я ухожу отсюда из-под юрисдикции суда, но при этом остается возможность, например, заочного обвинения. И откуда мне знать, что я буду еще лететь или ехать, а вы уже примете в заочном режиме какое-то решение — суд, например, признает меня виновным. Ну зачем мне это нужно?» И все на меня смотрели, как на идиота, типа пацан, ты же из тюрьмы выйдешь, на свободу, какая тебе разница. А я на них смотрел, наверное, точно так же.