Кирилл Вышинский - «Жил напротив тюрьмы…». 470 дней в застенках Киева

Я понимал, что пока я сижу в своей трёхкомнатной квартире в шестнадцатиэтажке даже не в самом центральном районе Киева, за стенами этой квартиры заваривается большая политическая каша. Уже тогда мне стало ясно, что в моей истории речь будет идти не о законе, а о политике.

Обыск у меня начался в половине девятого утра. А уже в три часа дня пошли заявления знаковых персон Украины и России. Народный депутат Антон Геращенко, тогда советник министра внутренних дел Авакова, своего рода его рупор, прямым текстом заявил, что меня надо менять на Сенцова. Такое же заявление сделал глава пресс-службы Министерства внутренних дел Украины Артём Шевченко. Ирония судьбы в том, что с Артёмом я дважды работал вместе, в одной редакции. Сначала в Днепропетровске, когда я только начинал свою карьеру, он был у меня журналистом в редакции новостей «11-го канала». Затем в Киеве на телеканале «ICTV», где я был выпускающим редактором. Этого парня я знал ещё со студенческой скамьи, и он меня тоже хорошо знал. Мы здоровались, поддерживали отношения, у нас была масса общих знакомых…

Вся эта мешанина — обвинения нет, подозрения тоже нет, но меня уже собираются менять — помогла мне понять, что ради этого всё и затевалось.

В Херсоне вокруг меня тоже создавался соответствующий антураж — я уже говорил, что меня поместили в камеру «бээс», где держали людей, находящихся под пристальным вниманием. Туда было не стыдно привести людей из международных организаций, проверяющих условия содержания заключённых.

Я не говорил в предыдущих главах, что после помещения меня в эту камеру для бывших сотрудников прошел совершенно уникальный персональный шмон — обыск. В принципе, шмоны в тюрьме — явление обычное, даже рутинное. Обыскивают камеры, ищут в них наркотики, телефоны, оружие — все, что запрещено. Но это был шмон особенный! Пришли два майора, несколько офицеров чином пониже, и возглавлял этот обыск представитель центрального управления из Одессы, в состав которого входили тюрьмы Херсона и Николаева. При этом обыскивали не камеру, а только меня и мои нары! Всех остальных вывели из камеры, и целая толпа офицеров осматривала мои вещи (я к тому времени уже немного успел прибарахлиться) — переворачивали матрас и так далее. Такие «почести» новому заключённому можно было объяснить только большим политическим интересом к моей скромной персоне.

Следить за этими политическими играми я мог только одним способом — по сообщениям о самом себе в украинских новостях. Мой арест, моя история, суд по моему делу в Херсоне — всё это было в новостях. Поэтому, когда я вошёл в камеру, обо мне уже всё было известно, меня ждали. И я ждал, что ко мне скоро придут с каким-то важным разговором — раз уж поспешили озвучить слово «обмен».

Буквально через неделю или две я узнал из новостей, что состоялся телефонный разговор между Путиным и Порошенко. Процесс обмена между Россией и Украиной застопорился с декабря 2017 года. И вот теперь президенты поговорили и решили, что обмены должны продолжаться. Поручили конкретное согласование этого процесса омбудсменам. С российской стороны это Татьяна Николаевна Москалькова, с украинской — Людмила Денисова.

Я понял, что рано или поздно Денисова окажется в херсонской тюрьме. Точно, дня через два после телефонного разговора президентов нас предупредили с утра, чтобы в камере навели порядок — снять всё лишнее с кроватей, бельевых верёвок, натянутых между верхними койками… Ждём омбудсмена!

И вот открывается дверь, входит госпожа Денисова в сопровождении начальника СИЗО и еще каких-то депутатов Рады и помощников. Мы строимся. Она сначала делает вид, что это просто плановый обход. Спрашивает всех, какие претензии, пожелания, замечания, и только потом обращается ко мне. С теми же словами, что ко всем: «Есть ли замечания по содержанию?» Я в ответ был немногословен. Сказал, что свой арест считаю незаконным и не вижу никаких оснований для содержания меня в тюрьме. Она мне напомнила, что я являюсь гражданином Российской Федерации, имею второй паспорт. Я возразил, что согласно украинскому законодательству это не более чем административное правонарушение — второй паспорт. И находиться за него в тюрьме я уж точно не должен, поскольку двумя, а то и тремя гражданствами на Украине даже бравировали высокопоставленные чиновники — например, про три свои гражданства когда-то говорил экс-губернатор Днепропетровской области И. Коломойский, два паспорта было у главы Государственной фискальной службы (налоговой) Украины Насирова. И это госчиновники, а не я, простой журналист. Прозвучали ещё какие-то необязательные слова, из чего я сделал вывод, что внимание ко мне налицо, но главный разговор впереди.

Этот разговор состоялся через неделю. В кабинете начальника СИЗО, где были только я, Денисова и её помощник. Тут начался разговор о главном — об обмене. Мне предложили подписать заявление на обмен. Моя первая реакция — без своего адвоката никаких документов не подписываю. И второе — я вообще не понимаю, в чём суть такого понятия, как «обмен». Что это за юридическая процедура? Кем я выхожу после этого обмена, в каком юридическом статусе? Мне ответили, что это «политическое решение»: «Вас поменяют и всё забудется…» На это я вполне логично сказал: «Если бы мы разговаривали с вами на улице, где-нибудь в кафе, и вы сказали бы: «Сделай доброе дело, согласись на обмен. Тебя куда-то отправят, сюда мы привезём людей, все окажутся в более комфортных условиях, чем сейчас», — я бы искренне удивился, но не так, как сейчас. Я сегодня в тюрьме, и вдруг ко мне приходят люди и делают предложение об обмене — а у меня в портфолио статья 111, то есть «госизмена». Она предусматривает наказание, начинающееся с 12 лет заключения. В такой ситуации разговор в подобном ключе — давай мы тебя как-нибудь поменяем, а там всё забудется и это будет политическое решение — как-то не очень меня устраивает, слишком все расплывчато и неконкретно.

Наш разговор длился минут 40–45. Потом я узнал, что на такой же разговор пригласили мою соседку по тюрьме, девушку на шестом месяце беременности. Её звали Лена Одновол, она тоже шла по статье 111. Её вина заключалась в том, что она возглавляла одну из комиссий по организации референдума в Крыму весной 2014 года. После этого она спокойно жила в Крыму, а родственники её мужа — в Херсоне. Лена неоднократно пересекала границу, никаких претензий к ней не было. Но в начале 2018-го, во время очередного посещения херсонской родни, её вдруг арестовали и предъявили обвинение в гос измене. Во время ареста она была на четвёртой неделе. Тогда следственные органы СБУ об этом вроде даже не знали. И вот на шестом месяце беременности, когда её состояние было очевидно для всех, её держали в соседней со мной камере СИЗО. И предлагали обмен, что стало знаковым показателем политической ситуации на Украине в те дни. Человек не осужден, следствие идет, может, он еще окажется ни в чем не виновным, суд же своего слова не сказал, но его хотят обменять на уже осужденных и отбывающих свой срок преступников в России. Абсурд, но для тех, кто оказался в украинской тюрьме, — суровая реальность.