Кирилл Вышинский - «Жил напротив тюрьмы…». 470 дней в застенках Киева

Бабушка по отцу, Ольга Венедиктовна, происходила из зажиточной екатеринославской семьи Пащенко. У неё было 12 братьев и сестёр, большая семья. Прадед занимался сельским хозяйством, имел бахчевые поля — выращивал арбузы, которые потом даже уходили на экспорт во Францию. Бабушка вспоминала, что её с сестрами мой прадед рано познакомил с сельским трудом — в пять лет она управляла лошадьми, была ездовой брички, на которой возили арбузы.

Дедов своих я не знал — по отцовской линии, Трофим Трофимович Вышинский пропал без вести в 1942-м, под Харьковом. Роман Данилович Барило, дед по материнской линии, умер за два года до моего рождения от военных ран. В общем, я внук двух фронтовиков, которых никогда не видел.

Типичные люди на земле — растили хлеб, строили страну, защищали Украину во время вой ны. Одним словом, типичные украинцы — вот кто мои предки. Хотя Екатеринославщина еще до революции практически всегда была многонациональным регионом Российской империи, для неё характерно смешение разных кровей. Здесь проходила черта оседлости, поэтому были крупные еврейские поселения, а ещё немецкие и даже шведские колонисты, которые принесли в Новороссию основы культурного земледелия, с севооборотом, чёткими аграрными технологиями. До 50-х годов прошлого столетия на карте области было много красноречивых немецких названий, например, колония Ямбург, которая потом стала поселком Днепровое. Работая журналистом в Днепропетровске, я писал и снимал на эту тему. Не следует забывать и влияние казачества — Запорожская Сечь порядка 10 раз меняла свое основное месторасположение, пока не обосновалась прочно на острове Хортица. Добрая половина из известных в истории мест расположения Сечи находилась на территории будущей Екатеринославской губернии.

Разные народы всегда жили здесь в мире и согласии, вместе трудились на земле, вместе праздновали. Межнациональная рознь органически чужда людям этого края, моим землякам. То, что в нём в 2014-м году появилась антироссийская и даже порой антирусская настроенность, которая развела меня с рядом давних знакомых, очень для меня странно. Могу объяснить это только усиленной промывкой мозгов людям и феноменом постмайданной украинской истории.

Сам я окончил русское отделение филфака Днепропетровского университета, получил специальность филолога и учителя-словесника. Факультета журналистики у нас тогда не было. В моей жизни был интересный момент. Когда я в 1987 году демобилизовывался в Подмосковье, мне предложили поступить на подготовительное отделение Московского университета, на журфак. В то время существовала такая практика — с 1985 по 1988 год призывали студентов в армию после первого курса. По военным частям Подмосковья ездили преподаватели столичных вузов и с удовольствием вербовали на подготовительное отделение солдат срочной службы из студентов. Это было оправданно, поскольку в армии служили ребята, уже прошедшие вступительные экзамены и проучившиеся год в своих вузах, то есть достаточно подготовленный для получения высшего образования контингент. К тому же тогда считалось, что те, кто прошёл армию, укрепляют своим присутствием студенческую массу, образуют в ней свою специфическую прослойку. Таким образом выполнялся своеобразный социальный заказ. Причём для преподавателей вузов это было весьма приятной обязанностью, поскольку «сватать» на подготовительное отделение недавнего студента гораздо интереснее, чем вести разговоры с обычным парнем, отслужившим в рядах Советской армии. Кстати, несколько моих однополчан из числа днепропетровских студентов так и не вернулись в прежние вузы, согласившись на предложение получать образование в Москве и Ленинграде, в основном это касалось «технарей».

У меня тоже была мысль пойти в МГУ, но когда я демобилизовался 19 мая 1987 года, приехал домой, снял военную форму, переоделся в гражданское, подумал — какое подготовительное отделение, когда всё вокруг расцветает, какая учеба, какие документы? Весна, солнце, цветы, девушки — зачем куда-то ехать? Остался в Днепропетровске, закончил филфак университета имени 300-летия воссоединения Украины с Россией (название давно поменяли), работал в школе. Но в итоге я оказался и в журналистике, и в Москве…

Ещё раз повторюсь, что не только для меня, но и для окружающих было удивительно, когда меня, коренного украинца по происхождению, прожившего всю жизнь на украинской земле, захотели записать в госизменники. После своего ареста я постарался сделать всё возможное, чтобы моя мать, Лариса Романовна, смогла уехать в Россию. Точнее, важно было, чтобы она покинула Украину. Я предполагал, и не без оснований, что если за моё дело взялись серьёзно, то наверняка найдут основания вызвать её в СБУ, сначала в качестве свидетеля. А там — кто его знает, как сложилось бы. Сегодня на Украине, особенно в делах, связанных с политикой, часто бывает — человека, приглашённого как свидетеля, прямо в кабинете следователя могут сделать обвиняемым. Маме в то время было 78 лет, она не самый здоровый человек — проблемы со зрением, к тому же ходит с трудом из-за болезни коленных суставов. Допросы в СБУ точно не сделали бы её здоровее. За тот год, что я провёл в тюрьмах, она ослепла на один глаз из-за прогрессирующей глаукомы. Очень жаль, что в это время я не мог находиться рядом с ней и ничего не мог для неё сделать.

Отец, Валерий Трофимович Вышинский, моложе мамы всего на год. У него хорошая физическая закалка — мастер спорта по альпинизму, ещё в Советском Союзе выполнил этот норматив. В последние годы мы с ним регулярно выезжали в горы. После ареста отец стал главным наряду с адвокатами связующим звеном между мной и внешним миром — ездил из Днепропетровска ко мне в Херсон на свидания. Ему приходилось всю ночь проводить в поезде или в автобусе, чтобы в восемь утра оказаться в управлении СБУ, получить разрешение и попасть на свидание со мной. Привозил по моей просьбе из Днепропетровска глазированные сырки в шоколаде — они ассоциировались у меня с детством, с приятными воспоминаниями. Ну и, конечно, рассказывал новости, передавал приветы и слова поддержки от своих друзей, моих одноклассников и друзей детства. Свидания были достаточно продолжительными — тюрьма в Херсоне небольшая, очередей на свидания нет. Поэтому мы могли разговаривать по часу и больше. Причём это была та классическая форма общения в тюрьме, как обычно показывают в американских фильмах, — через стекло, без личного контакта, по телефону.

Когда сотрудники СБУ в день моего ареста начали синхронно проводить обыски в офисах редакции, квартирах моих коллег в Днепропетровске и Киеве, это, как я уже говорил, коснулось и моих родителей. Причём отца СБУшники привезли с дачи, чтобы провести обыск в его квартире.