Яков Мелькумов - Туркестанцы

Выше я уже писал, что гарнизон Самаркандского боерайона составляли полки 1-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады и 4-й Туркестанской стрел-ковой дивизии. Начальником гарнизона был командир дивизии Г. Д. Базилевич.

Перед 1-й отдельной кавалерийской бригадой стояла задача ликвидировать мелкие шайки местных курбашей. Для координации политических и военных действий, а также для пресечения незаконных действий отдельных командиров Красной Армии была создана специальная комиссия по борьбе с басмачеством. В эту комиссию входили представители военных и гражданских властей, а также представители ЧК.

В начале 1922 года в Самарканд стали доходить тревожные слухи о положении в Восточной Бухаре. Их распространяли беженцы, покинувшие родные места из-за господствовавшего там кровавого террора. Просачивались эти слухи и официальным путем.

Бойцы бригады волновались и часто говорили: «Что же это такое? Сколько наших товарищей погибло при освобождении Восточной Бухары! Выходит, все зря?

Почему вывели бригаду? Если бы мы были там, все было бы спокойно».

Мы терпеливо разъясняли бойцам положение, хотя и понимали законность их возмущения.

Помня указание Михаила Васильевича Фрунзе, что успех борьбы зависит от того, какие сложатся у нас отношения с местным населением, я часто совершал поездки по боерайону. Эти поездки, почти без охраны, в сопровождении лишь двух — трех коноводов, вызывали у дехкан уверенность в прочности Советской власти и помогали мне легко и просто завязывать нужные знакомства и связи.

Как-то во время одной из таких поездок я встретил на перевале Тахта-Карача председателя Бухарской ЧК Мухитдина-Максума. С ним был крупный отряд мили-ционеров. Я спросил Максума, зачем он едет в Бухару. Максум ответил, что в Китабе неспокойно, что можно ждать появления оттуда шайки.

Мне очень хотелось задержать Максума, но, имея трех коноводов, об этом нечего было и думать. К тому же я тогда еще не знал, что Мухитдин-Максум, разоблаченный впоследствии как предатель, ехал на свидание с Энвер-пашой, который заканчивал приготовления к открытому выступлению.

Возвратившись в Самарканд и подъезжая к казармам бригады, я услышал громкие, возбужденные голоса. Первой мыслью было: митинг! Но кто его созвал и по какому поводу?

А дело обстояло так. В мое отсутствие в бригаду из Оби-Гарма пришли молодые таджики, которые помогали нам восстанавливать идущую по карнизу дорогу на Гарм. Они рассказали бойцам о том, как был зверски замучен аксакал Оби-Гарма Ахназар, и показывали бойцам кровавые рубцы на спинах.

Красноармейцы потребовали, чтобы был созван митинг. Узнав об этом, Базилевич приехал в бригаду, не разобравшись в обстановке, накричал на бойцов и приказал разойтись. Но казаки отказались выполнить приказ начальника гарнизона.

Поговорив с бойцами, я предложил им разойтись по казармам, и они беспрекословно подчинились. А через час в штабе дивизии у меня произошло неприятное объяснение с Базилевичем. Он сказал, что требование бойцов выступить в поход в Восточную Бухару противоречит национальной политике партии. Я возразил, что наша национальная политика не осуждает, а, наоборот, поощряет чувство пролетарского интернационализма и что я горжусь своими бойцами, которые так близко принимают к сердцу события в Восточной Бухаре, где у них осталось много друзей среди дехкан. Меня поддержали присутствовавшие при беседе комиссар дивизии Хасис и начальник политотдела Левин.

Развернувшиеся вскоре события показали, насколько правильным было классовое чутье моих бойцов.

Вдохновленные успешным ходом восстания в Восточной Бухаре, басмаческие шайки Западной Бухары во главе с Абдукагаром подошли к столице республики. Для соединения с ним в Шахрисябзский район вышел Данияр с 1200 всадниками. В Старой Бухаре началась паника. Глава правительства Файзулла Ходжаев был в это время в Москве, и соучастники его предательской политики растерялись. Видя, что их власти приходит конец, они обратились к командующему Туркестанским фронтом В. И. Шорину с просьбой срочно оказать Бухарской республике вооруженную помощь.

По приказанию Шорина в Шахрисябз выступил 2-й кавалерийский Гиссарский полк. А через несколько дней я получил приказание командующего фронтом: «Срочно погрузиться в эшелон и прибыть в Старую Бухару».

В Старой Бухаре меня встретил член Реввоенсовета фронта Воронин. Тут же на перроне находились перепуганные члены бухарского правительства. Оказывается, басмачи подошли уже к самому городу.

Вечером 25 февраля состоялось экстренное заседание бухарского правительства. Председательствовал Парса Ходжаев. Члены правительства не знали, что я владею узбекским языком, и не стесняясь высказывали друг другу свое мнение о создавшемся положении. Меня поразил откровенно антисоветский тон этого совещания. В то время, когда враг стоял у ворот города, готовясь задушить революцию, членов правительства занимал вопрос, как ограничить наше вмешательство, изолировать нас от общения с трудящимися. Особенно усердствовал Арифов, впоследствии ближайший помощник Энвер-паши.

Я шепотом сообщил Воронину, о чем идет речь, и предложил немедленно арестовать правительство и разоблачить перед населением всю глубину их предательства. Воронин ответил, что не следует подавать виду, что я понимаю, о чем говорят между собой члены правительства. Об аресте же не может быть и речи — это не метод борьбы.

Парса Ходжаев обратился ко мне с вопросом: когда я думаю начать боевые действия. С трудом сдерживая себя, я сказал, что намерен начать их завтра. Но про себя я решил, что не буду медлить ни минуты.

В ночь на 26 февраля 1-й кавалерийский Алайский полк и сводный отряд, прибывший с Северного Кавказа, выступили по дороге через Сатара-Махасу (летнюю резиденцию эмира) против главной группировки противника.

С рассветом полк достиг расположения врага и бросился в конную атаку. Утреннюю тишину нарушило раскатистое «ура». Засверкали клинки. Басмачи, не ожидавшие удара, побежали к реке Зеравшан, бросая оружие и лошадей. В этом бою было взято более тысячи винтовок и шашек, много лошадей. К 12 часам дня главная басмаческая группировка перестала существовать.

2-й кавалерийский Гиссарский полк также решительно расправился с бандой Данияра. Сам Данияр снова бежал в Восточную Бухару. Оттуда он прислал мне письмо, в котором жаловался на младобухарцев и клялся, что не хочет воевать против Советской власти. Но я не поверил ему. Впоследствии Данияр оказался на службе у Энвер-паши.

Февральские события показали, как далеко зашли младобухарцы в своем предательстве. Эти же события разоблачили деятельность правых уклонистов. Для укрепления Коммунистической партии Бухары были приняты срочные меры.