Виктория Мочалова - Лытдыбр [Дневники, диалоги, проза]

У Пушкина сегодня опять день рождения.

Как говорится, если б не роковая пуля Дантеса, поэту исполнилось бы 218 лет.

Год назад я сверстал и выложил в ЖЖ “Медного всадника”, бессмертный пушкинский кавер на стихи Адама Мицкевича о реальном персонаже польско-русско-литовской истории, эксцентричном живописце Юозасе Олешкявичюсе, вегетарианце, умершем в 1830 году в Санкт-Петербурге от подагры. Мицкевич в “Дзядах” пересказывает легенду о том, что Олешкявичюс обладал даром провидца и тратил его на предсказание наводнений в Петербурге (злые языки утверждают, что для их предсказания в те годы никакого особенного дара предвидения не требовалось). Если не поленитесь заглянуть к Мицкевичу, то можете заметить, что Пушкин там не только сюжетом вдохновлялся, но и силлаботоникой его ямба, и картинами природы (не забыв упрекнуть польского друга в неточном описании погодных условий).

В город Владивосток я прилетел аэрофлотовским лайнером А330-300 “Осип Мандельштам”.

За 10 дней до приезда на Дальний Восток я успел побывать в Воронеже, где с 1934 по 1937 год Мандельштам отбывал ссылку, в Москве, где его дважды арестовывали, потом в Питере, где он всю ночь напролёт ждал гостей дорогих, шевеля кандалами цепочек дверных.

И вот – самолёт “Мандельштам” доставляет меня во Владивосток, где в конце декабря 1938 года великий поэт и мученик умер на лагерной пересылке и зарыт в безымянной братской могиле. К приезду во Владивосток я знал уже, что от пересыльного лагеря, где закончил свои дни Мандельштам, ничего не осталось, даже надписи. Неизвестно и место, где в ту страшную зиму хоронили умерших на пересылке заключённых. В морозы их тела скидывали в ров, пробив молотком череп, чтобы убедиться, что з/к в самом деле умерли, а закапывали трупы только весной 1939-го. В 1940 году пересыльный лагерь во владивостокском Моргородке был закрыт: осуждённых для транспортировки морем в Магадан стали доставлять в порт Находка, а ещё позже – в знаменитый Ванинский порт. В хрущёвские годы территорию, где размещался пересыльный лагерь, начали застраивать жилыми пятиэтажками. В постсоветское время строительные работы продолжились: последнее напоминание о пересылке, где окончил свои дни Мандельштам, было уничтожено застройщиками в 2005 году. Это были лагерные ворота.

Сегодня, несмотря на все сохранившиеся устные и письменные свидетельства, включая и рисованные схемы, невозможно сказать с определённостью, где стояли бараки, где проходили рвы, куда скидывали тела… Лишь один участок бывшей пересылки строительный бум обошёл стороной – это территория в/ч 88759 (“экипаж”), занимающая около 1/6 территории прежнего концлагеря.

В белом здании сейчас располагается гарнизонная баня; в 1930-е годы на её месте стоял лагерный барак. Может быть, тот самый, где Мандельштам провёл последние два месяца своей жизни. А может, и не тот…

Через пересыльный лагерь во Владивостоке в 1930-е годы ежегодно отправлялись на Колыму десятки тысяч заключённых. В их числе были и конструктор Сергей Королёв, и генерал Горбатов, и артист Георгий Жжёнов, и поэт Владимир Нарбут. Воспоминания об этой пересылке оставили писатели Юрий Домбровский, Варлам Шаламов, Евгения Гинзбург…

У Шаламова, прошедшего через владивостокскую пересылку за 15 месяцев до Мандельштама, есть рассказ “Шерри бренди” – о том, как в бараке пересыльного лагеря умирает от голода, цинги и истощения заключённый поэт. Версия, изложенная в рассказе, противоречит многим свидетельствам, записанным в разные годы со слов очевидцев смерти Мандельштама. Впрочем, и сами эти свидетельства друг другу противоречат. Одни рассказывают, что поэт умер на нарах в одиннадцатом бараке (как в рассказе Шаламова), другие – что его, заболевшего тифом, перевели умирать в лазарет; есть свидетельства, что Мандельштам упал замертво во время противотифозной санобработки… И вряд ли когда-нибудь мы узнаем, какой из этих рассказов правдив. Доподлинно известно лишь то, что в справке о смерти поэта, которую выдали на руки его жене и брату летом 1940 года в ЗАГСе Бауманского района Москвы, датой смерти названо 27 декабря 1938 года.

Ему было сорок семь лет.

Едва ль я удивлю читателя этих строк известием, что сочинитель стихов и поэт Михаил Самуэлевич Генделев был заражён нормальным классицизмом . И создавал, без оглядки на модернистскую бабочку, тексты возвышенно-тяжеловесные, ритмически размеренные и архаично-чеканные. В которых речь не просто шла о Войне, о Боге, о Любви и Смерти, но все эти предметы ещё и прямым текстом назывались без тени смущения… Державинская высокопарность формы привычно и осознанно соседствовала в генделевских строфах с киплинговским фундаментализмом содержания.

При этом Генделев не являлся ни официальным жрецом высокого пиитического канона по должности (как Державин), ни меднолобым фанатом какого-нибудь военно-патриотического прожекта (как создатель “White Man’s Burden”). По сути дела, у него не было ни внешней, ни внутренней причины изъясняться высоким штилем, который в последней четверти XX столетия большинством заметных стихотворцев (русско-, англо– и ивритоязычных) полагался безнадёжно устаревшей и безжизненной поэтической формой… [150] Редьярд Киплинг, автор стихотворения “Бремя белого человека” (1899).

Я склонен думать, что Генделев, будучи поэтом Божией милостью, штиля себе не выбирал. Скорей – по факту рождения стихов определённого вида и звучания – у него возникала необходимость к ним (и к себе самому как их автору) каким-нибудь образом относиться. И отношение это легко предсказать, если вспомнить, что мы говорим о галутном еврее-ашкенази, рождённом сразу вслед за Катастрофой и Блокадой; что речь идёт о советском интеллигенте-семидесятнике, многажды сменившем жену, страну и род занятий. В сущности, о лайт-версии Германа Бродера из “Врагов” Башевиса-Зингера (минус опыт прятания от нацистов на сеновале, плюс опыт взятия Бейрута в чине лекаря).

Разумеется, пафосный и высокопарный Генделев-русский-поэт был невыносимо смешон Генделеву-человеку, эпическому шлимазлу, наследнику хелмских мудрецов, читателю и герою Шолом-Алейхема, полжизни оттачивавшему свой юмор висельника в прекрасно для этого приспособленных помещениях, от питерского морга до южно-ливанской полевой амбулатории… История вербальных измывательств Генделева-человека над собственной персоной, биографией, стихами и их киплинговским пафосом ещё ждёт своего биографа, хоть отголоски этого сюжета и рассыпаны уже по постам Демьяна, Арсена и Аркана в нашем сообществе. [151]