Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

— В бригаду «Красный партизан», — ответил я.

— Куда-куда? — переспросил, усмехаясь, мужик.

— Ну, в Малый Перелаз.

— А кого это у вас колбасой кормят?

— А всех. Мы завсе колбасу едим, всей коммуной. Ешь сколько хошь. — Я уже не мог остановиться, сказать ему правду. «Что я, единоличник, что ли?» — подумал я и вспомнил Егора Житова.

— А че, робята, — предложил мужик, — если бы вы мне кружок дали, то я бы вас медом накормил.

Валя в предвкушении тоскливо замычал.

— Ты что размычался? — прикрикнул я на него. — Телишься, что ли? Что, мы меду не едали рази?

— Уж больно, вижу, гордые вы, — сказал мужик.

— А мы коммунары, — объяснил я.

Встреча с мужиком помогла мне, она снова настроила меня на воинственный лад.

Когда прошли деревню Бычихи и сели отдохнуть, Валя наклонился ко мне, протянул ножик и предложил:

— Бери ножик насовсем. Бери, но только… Только дай колбасы попробовать.

Я взял ножик, раскрыл его, потом сложил и вернул Вале. Я вспомнил Егора Житова, потом повара Емельяна и отказался от предложения, которое сулило мне такую радость, как обладание предметом зависти всех моих сверстников.

— Что я, робенок, что ли? — недовольно пробурчал я при этом.

Сколько я мечтал о таком ножике! Но воспоминание о Егоре Житове, о том, как он говорил: «Смотри, Ефимка, я надеюсь на тебя. Никому не доверю, только тебе», — сделало меня железным.

— Положь свой нож, — сказал я Вале, вставая.

Опять мы шли, усталые и голодные. Опять запах колбасы слышен был издалека. От него, казалось, кружится голова.

В Щапах посидели на завалинке, как старички. Когда пошли по деревне, собаки увязались за нами. Видно, колбаса манила и их. Мы несколько раз ставили корзину на землю и камнями отпугивали собак.

Но вот мы прошли Конкинцы и вышли на Пугу-гору, с которой как на ладони открывался вид на Малый Перелаз — мою родную деревню. Сели. Вот они, дома, в которых мы жили (Валя тоже был родом из Малого Перелаза), вот черемухи, на которые мы лазили, вот огороды, на которые совершали набеги. От восторга и волнения у меня распирало грудь.

В это-то время Валя Теленок подкрался к корзине, выхватил из нее круг колбасы и бросился к лесу. Это меня спасло от нравственного падения. Не знаю, сумел бы я удержаться от соблазна попробовать колбасу, если бы Валя продолжал тихо просить, умолять меня. Весьма может быть, что не устоял бы. Но коль скоро Валя предпринял столь дерзкое действие, оно привело меня в чувство. Я рассвирепел и бросился за Валей. Я схватил его на первых же шагах, вывернул ему руку, вырвал колбасу и уложил ее аккуратно в корзину, лишь почувствовав приятный холод в руке и упругость круга. Валя Теленок посрамленный лежал лицом к земле, рыдал и время от времени жаловался на меня кому-то:

— Какой он… Даже попробовать нельзя. Что мы ее несли-несли… Все равно съедят.

Я подошел, толкнул его в бок:

— Вставай, подкулачник. Пошли, обжора. Только бы есть.

Когда он поднялся, я указал ему на корзину и встал слева. Мы с трудом подняли колбасу и пошли. Я объяснял Вале:

— Ты пойми. Дак ведь так мы всю коммуну съедим. И будут у нас опять кулаки и помещики.

— Дак что?

— Как что? Эксплуататоры будут.

— Потому что колбасу съедим?

— Да, потому.

— Потому что мы ее попробуем?

— Дак ведь только начать.

Последнюю версту мы шли дружно, шлепали босыми ногами по теплой и мягкой пыли, благо дорога бежала с горы. Валя, хотя и с трудом, поддавался моей агитации. Я был доволен.

В столовой бригады «Красный партизан» нас встретила бригадир Катя Малюзина. Она взяла корзину, сбросила полотенце и заявила:

— Небось половину съели.

Это меня обидело.

— А ты, тетя Катя, свешай.

— Да я и так вижу, нечего вешать.

— А ты, тетя Катя, свешай, — настаивал я.

Она расписалась в накладной и вернула ее мне:

— Отдашь Егору Житову.

Я сказал Вале, что мы зайдем к бабке Парашкеве и пойдем.

Но бабки Парашкевы, которая жила сейчас у дяди Федора, не оказалось дома, и мы ушли с Валей несолоно хлебавши (бабка Парашкева любила меня и всегда при встрече угощала чем-нибудь сладким: то кусок сахару даст, то конфету — ланпасею).

Когда, возвращаясь в Большой Перелаз, мы с Валей (он нес пустую корзину) проходили мимо столовой, из дверей ее выскочил Костя, трехлетний сын Кати Малюзиной. В руке он держал большой кусок колбасы. Увидев нас, он подбежал и, протягивая колбасу, предложил:

— Помухай, как пахнет. Помухай…

Валя наклонился к колбасе и долго нюхал ее. Костя тыкал ему в нос куском колбасы, а сам еле прожевывал то, что уже откусил.

Я сначала дернул Валю за руку и крикнул на него:

— Пойдем, Теленок!

Но Валя уже облизывал колбасу, которую крепко держал в руке сын бригадира.

Я подошел к ним, выхватил из руки Кости кусок, снова почувствовал его холодную упругость и одуряющий запах и, переборов себя, сунул его Вале:

— На, ешь… Че ты на него смотришь?

Валя схватил колбасу и начал ее с ожесточением кусать. Потом, словно очнувшись, остановился, отломил половину и сунул мне в руку:

— На, откуси.

Я был не в силах справиться с собой и тоже начал есть.

И в это время Костя завопил. Мы с Валей бросились бежать что было силы. Вслед нам летела ругань Кати Малюзиной:

— Ну, хулиганы!.. Ну, бандиты с большой дороги!.. Ну погодите, все Егору Житову расскажу…

Отбежав на безопасное расстояние, мы остановились, повернулись к орущей тете Кате, сделали ей рожи и пошли не спеша. Колбаса была необыкновенно вкусна.

Летом тридцать второго года в село Большой Перелаз приехал на отдых главный инженер автомобильного завода Дмитрий Иванович Порошин. Когда-то в молодости он заведовал здесь школой второй ступени. Родом был из села и, видимо, все-таки тосковал по полям, лугам и лесам, по родной земле и людям ее.

Приехал он с женой, Софьей Владимировной, женщиной городской, и двумя дочерьми, Галей и Тоней, которые родились в городе и в деревне оказались впервые.

Почти сразу после приезда Дмитрий Иванович привел дочерей в пионерский отряд, который в этом году был организован в коммуне «Красный Перелаз». Там-то мы и познакомились.

Обе девочки потрясли мое воображение. Таких я еще никогда не видел. Они странно, не по-нашему, говорили, были насмешливы, смелы и одевались по-городскому, то есть не по-людски.

Я, по-видимому, был влюблен в обеих сестер. Одна из них была старше меня на два года (Галя), другая на два года моложе (Тоня). Мне шел одиннадцатый год. Влюбленность была радостной, веселой и легкой. Я смотрел на девочек широко открытыми удивленными глазами, ловил каждое их слово и готов был выполнить любое их желание.

Мы в это лето на лугах поливали капусту. Такую работу все считали легкой. Так, отдых и забава. Каждому выделялся ряд высаженной рассады. Нужно было взять ведро, зачерпнуть воды из реки и плеснуть на каждый росток капусты.