Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

Ввиду того что Галя и Тоня не были приучены к физической работе, я сразу увидел, что они отстают от наших ребят. Они носили ведро вдвоем и зачерпывали половину. Ребята смеялись над ними, девочки злорадствовали. В деревне всегда потешаются над неумелостью городских. Я предложил им помощь. Они согласились. Мой план был простой. Я брал у сестер ведра, быстро бежал к реке, кубарем, гремя пустыми ведрами, скатывался с берега, набирал воды, приносил ее и отдавал сестрам, после чего бежал со своим ведром. С моей помощью Галя и Тоня шли вровень с другими, я тоже успевал вести свой ряд и был доволен, что все идет хорошо. Домой я приходил еле живой от усталости.

— Че это там, на тебе воду возят, что ли? — спрашивала мама. — Совсем ребенка замучили в этих пионерах. Дни шли за днями, я по-прежнему помогал Гале и Тоне и понемногу привыкал к ним, но влюбленность в сестер от этого не проходила.

Как и раньше, ребята сторонились Гали и Тони, передразнивали их манеру ходить, разговаривать. Наши девочки косились на приезжих и сходиться с ними ближе не собирались. Только я один, преодолевая смущение и чувствуя косые и насмешливые взгляды товарищей, а также осуждающее шушуканье наших девочек, с трепетом подходил к Гале и Тоне и тем самым как бы пытался успокоить их, показывая, что у них есть надежный защитник. Когда которая-нибудь из них заговаривала со мной, я, затаив дыхание, замирал и слышал, как начинает колотиться сердце. Ждал: вот сейчас она о чем-нибудь меня попросит, и я смогу показать ей свою преданность. Я мечтал о том, чтобы с ними что-нибудь случилось. Например, они забудут принести с собой обед, и я делюсь с ними тем, что у меня есть: картошкой, луком, квасом, хлебом, солью. Но они всегда приносили с собой что-то вкусно пахнущее, даже пытались угостить меня, но я категорически отказывался. Или, например, кто-нибудь из них упадет в реку и начнет тонуть, и я смело брошусь, не раздеваясь, в воду и спасу. Но ничего подобного не случалось, и я с тоской и безнадежно ждал, как говорят сейчас, своего звездного часа.

Как-то после работы сестры подошли ко мне и неожиданно пригласили к себе.

— Ефим, — сказала Галя, — приходи к нам вечером.

Я не заставил упрашивать себя.

— А когда? — спросил я.

— Можешь сегодня.

— Приду.

— Знаешь, где мы живем?

— Знаю.

— Приходи.

Домой я летел на крыльях.

— Мам! — крикнул я с порога. — Мам!..

Мама вышла навстречу и недовольно спросила:

— Ну, че с тобой?

— Мам, дай новую рубаху.

— Ты че, жениться собрался? Зачем тебе новая рубаха?

— Надо.

— Зачем?

— Сказал, надо!

Видя мое упорство, мама вытащила из сундука рубаху, которую когда-то подарила мне тетка Таня. Я эту рубаху любил. Правда то, что пуговицы шли по плечу, мне не особенно нравилось, но стоячий воротник был вышит яркими красными нитками, и это компенсировало все. Такой красивой рубахи не было ни у кого. Поясок с кистями был украшен так же, как воротник. Полосатые штаны из рядна в синюю и белую широкую продольную полосу, которые мне достались от Василия, давно выросшего из них, тоже могли, на мой взгляд, украсить любого парня. Я сбросил старые, истоптанные лапти и хотел идти босиком, но передумал и надел новые лапти, крепкие, тугие, поблескивавшие свежим лыком и постукивавшие при ходьбе.

Мама подошла, поплевала в ладонь и пригладила мне вихры, торчавшие на макушке.

— Ну, хоть под венец, — заключила она. — Спросят: чей это такой паренек-то баской?

Но я ничего не ответил ей и бросился к выходу.

Я взялся уже за скобку, когда мама вдруг остановила меня.

— Ефимка, — попросила она, — заправь лампу. Никак не могу с проклятой справиться. Может, ты сделаешь?

Пришлось возвратиться.

Отец неделю назад в магазине купил керосиновую лампу. «А эту, — показал он на коптилку, — выбрасывать пора». Коптилку выбросили, а заправлять лампу еще не умели. Отец научил меня. Но и я делал это пока плохо. Как заправлю, так весь день в избе керосином несет. Даже хлеб и тот почему-то керосином пахнет, и квас керосином отдает.

Я заправил лампу и побежал.

Подошел к школе, где жили Порошины. Ноги аккуратно вытер. Поднялся на завалинку, постучал со страхом в окошко. Вскоре девочки выскочили на крыльцо и не спросили: «Ну, че пришел?», — а закричали радостно и наперебой:

— А-а-а, Ефим!

— Заходи-заходи, Ефим!

— Хорошо, что ты пришел!

Я был в восторге от того, как приветливо они меня встретили.

Когда я вошел в класс физики, в котором жили девочки, Галя сказала Софье Владимировне, сидевшей за книгой у стола:

— Мама, это Ефим Перелазов. Помнишь, я тебе говорила о нем? Это он нам воду на лугах носил.

Софья Владимировна подошла ко мне, внимательно, с головы до ног оглядела, улыбнулась приветливо и подала руку. Я пожал ее что было силы, с жаром и душевным трепетом. Софья Владимировна поморщилась от боли, потрясла в воздухе пальцами, понюхала руку и спросила:

— Ты, Ефим, видимо, лампу заправлял? Галя, покажи, где можно помыть руки.

Я шел за Галей и удивлялся: откуда Софья Владимировна узнала, что я заправлял лампу?

Галя подвела меня к ящику с тазом, над которым висело что-то блестящее. Конечно, я сообразил, что это рукомойник, поэтому воскликнул:

— Ух ты, какая у вас рукомойка-то!

— Это умывальник, — сказала Галя.

Умывальник был не похож на рукомойники, которыми пользовались у нас в деревне. Наш рукомойник — это узкогорлый горшок с носиком, который висит свободно на трех подвязках над лоханью. Нажимаешь на носик, он наклоняется, и из горлышка вытекает вода. У Порошиных был закрытый медный сосуд, фигуристый, с подъемным гвоздем, который надо поддевать снизу, чтобы потекла вода. У умывальника на полочке лежал белый предмет. Я догадался, что это мыло. Такого белого и душистого мыла я тоже никогда не видел. Запах, который шел от него, одурманил меня. Я взял в руки мыло, смочил его водой из умывальника и положил обратно. Руки мыть не стал — пожалел мыло. Рядом висел толстый и мягкий рукотерник.

— Возьми полотенце, — сказала мне Галя.

Я сполоснул руки водой, но полотенце было та-кое чистое и душистое, что я сначала вытер руки о штаны и уже только после этого воспользовался самым уголком полотенца, боясь оставить после себя грязный след. Галя смеялась.

Вернувшись в комнату, я поделился радостью с Софьей Владимировной:

— Мы лампу недавно купили.

— А с чем же вы сидели по вечерам? — спросила Софья Владимировна.

— С коптилкой.

— Ну, коптилка это плохо.

— Коптилка еще ничего, — возразил я, — вот когда лучину жгли, хуже было.

— Господи, с лучиной сидели! — воскликнула Софья Владимировна.

— Ну, когда лучина хорошая, а поставец аккуратный, тогда еще ничего.

Мне нравилось наблюдать, как падают угли от лучины и, оказавшись в воде, шипят и пускают пар.