Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

— А лампа лучше? — спросила Софья Владимировна.

— Ну, когда лампу зажгли, дак ведь на душе светло стало. Будто и не к ночи дело.

— Ну, и как ты учишься? — спросила Софья Владимировна, усадив меня на диван.

На диване я сидел впервые. Было мягко и непривычно, казалось, будто опора из-под тебя уходит, уплывает куда-то вниз и по сторонам.

— Хорошо учусь, — ответил я. — А мы до этого года в Малом Перелазе жили, в деревне, в семи верстах отсюда.

— Мама, — включилась в беседу Галя, — Ефим еще ни разу в городе не был.

— Ну и что? — встрепенулся я. — Мне Иван о городе много рассказывал. Он на съезд комсомола ездил.

— О чем же он тебе рассказывал?

— А о домах, об улицах, о ворах, как люди одеты, как говорят, что едят в городе, как живут.

Софья Владимировна и девочки смотрели на меня и молчали, а я продолжал хвалиться — такая привычка у меня тогда была:

— Я в Малом Перелазе все книги, какие были в библиотеке, прочитал. Я сейчас и про город, и про деревню, и про гражданскую войну все знаю. Мало что в городе не бывал. Какое дело!

Я потом, через четыре года, вспомнил об этом разговоре, четырнадцати лет оказавшись впервые в городе. В тот год я один приехал в Москву. Этот первый в моей жизни город потряс меня домами, улицами, шумом, огромной массой людей, которые сновали как в муравейнике и имели каждый свою цель, свой путь. Разобраться во всем этом было невозможно. Я был растерян и подавлен, удивлен и восхищен, увидев жизнь, которую невозможно было представить ни в каком пылком воображении. А пока, в гостях у Порошиных, я чувствовал себя завоевателем, перед которым в книгах открылся весь мир.

— Я в этом году фотографировать научусь. Мне Андрей Родигин из потребсоюза обещал. У него есть фотоаппарат. Карточки буду делать. А потом еще есть такая игра — шахматы, говорят, ума для нее нужно много. Научусь. Андрей Родигин обещал — знаете, такой горбатый. Он тоже в пятый класс перешел. Мы с ним рыбу у мельницы ловили намедни.

— На днях? — переспросила Софья Владимировна.

— Да, на днях, — согласился я.

Я думал, что им интересно, и потому продолжал:

— И песен много новых узнал. У нас, в Малом Перелазе, все больше старинные песни да частушки. А здесь песни поют уж больно хорошие.

— И танцевать умеешь? — спросила Тоня.

— А как же! Кадриль, например.

Галя принесла скатерть, ловко накинула ее на стол. Это меня огорчило. «Не дай бог, — подумал я, — на экую скатерть прольешь что-нибудь или капнешь». Еще ничего такого не произошло, а я уже похолодел от страха. Софья Владимировна поставила самовар. Такой красоты я еще не видел. Он блестел, фыркал и был, казалось, гордый и, конечно, дорогой.

— Серебряный? — спросил я.

— Да, — ответила Галя. — А у вас какой?

— А у нас нет самовара. До коммуны был, но плохой, медный, того и гляди распаяется. Старый больно. А сейчас и такого нет.

— А как же чай?

— А чай я из столовой ношу. Чайник у нас есть. Ведро входит, на всю семью.

Разлили чай в чашки. Я посмотрел: все пили из чашек. Я не знал, что делать: у нас чай всегда пили из блюдец.

— А ты пей из чашки, — предложила Галя.

— А зачем тогда блюдце?

Все дружно рассмеялись. «Им смешно», — подумал я, не понимая, что тут смешного.

Выпили чаю. Я к конфетам не притронулся: еще подумают, что набросился, будто никогда не видел их.

— А почему конфеты не берешь? — спросила Тоня.

— Не люблю.

Тоня фыркнула и переспросила:

— Ты не любишь конфеты? Мама, он конфеты не любит.

— Ну, люблю, но не так уж, — поправился я. — Можно и без них обойтись.

Тоня пожала плечами. Софья Владимировна посмотрела на меня с состраданием, взяла несколько конфет в обертке и подала мне:

— Бери, потом съешь.

Конфеты я спрятал в карман своих полосатых штанов, чтобы потом угостить маму и Саньку. В это время кот прыгнул мне на колени. Я незаметно спихнул его на пол. Все посмотрели на меня неодобрительно.

— Видно, и у вас, в городе, мыши есть? — спросил я, чтобы только не молчать.

— Нет.

— Дак зачем тогда кошку держать? — удивился я.

— Вы посмотрите на него, — заметила Софья Владимировна, — каков он. А?

— Забава это, — объяснил я. — Ну что в нем, в коте? Ну, гладкий. Сытый, значит. А мышей не ловит. Так зачем он тогда? Чтобы только песни пел да брюхо грел? Так, что ли? Баловство это. Я вам вот что скажу: в черных кошках чертям самый вод, будто из пекла вышли. Нехорошо, что черную кошку держите. От нее одна беда. Бабка Парашкева мне много об этом рассказывала.

— У нас есть и белый котенок, — сказала Галя.

Тоня принесла белую кошку, положила ее на кровать. Оказалось, это еще котенок.

Зажгли лампу. Я посмотрел: то ли свет падал неодинаково, то ли в самом деле котенок несуразный был. Один глаз у него был желтый, другой — голубой. На свету котенок то и дело жмурил глаза. Шерсть на нем была белая-белая, как снег, легкая, длинная и пушистая. Вокруг шеи, за ушами, повязана желтая лента с бантом. Котенок, как только его положили на кровать, перебрался на подушку, там и лег, развалился, песни начал петь. «Господи, — подумал я, — вот кошке житье! Лучше, чем человеку».

Тоня спросила:

— Ты не любишь кошек?

— А за что их любить?

— Ну как же, они хорошие.

— Они должны мышей ловить, — упорствовал я. — А так они не нужны никому. Когда мышей нет, дак и кошки ни к чему. Вот собаки, это да.

— А что собака? — спросила Софья Владимировна.

— А собака нужна. Она дом охраняет.

— У вас около коммуны бегает смешная собака на трех ногах, — сказала Галя.

— А что тут такого? В капкан попала, вот ей лапу и отхватило. Ты не гляди, что она на трех ногах. Подойди ночью к амбару, дак разорвет. Собака нужна, ничего не скажешь. Не то что эти кошки ваши, которые на подушках валяются.

Мне казалось, что и Софья Владимировна, и Галя, и Тоня слушают меня с большим интересом. Поэтому я сначала так распалился насчет собак и кошек, но потом понял, что зарвался, и замолк. Стыдно стало.

— А это че, балалайка, что ли, чудная такая? — спросил я, увидев блестящий деревянный предмет, который висел на стене.

Сестры дружно засмеялись.

— Это скрипка, — объяснила Софья Владимировна.

— Скрипит, значит, — решил я. — А играют на ней?

— Конечно, — сказала Тоня, сняла скрипку и провела длинным подпрыгивающим крючком по струнам. Я услышал ни на что не похожие, скрипучие звуки.

— В самом деле скрипит, — удивился я. Звуки мне не понравились.

Тоня повесила скрипку.

— А я тальянку люблю, — сказал я.

— Ну, у нас гармони нет, в следующий раз принеси с собой, — попросила Софья Владимировна и улыбнулась.

— В следующий раз, — пообещал я, — у Гриши Житова попрошу. Он мне даст поиграть. Я ему вар приготовлю и дратвы насучу, а он тальянку даст.