Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

Мы снова сели за стол. Дмитрий Иванович пил чай, мы молчали. Надо было что-то говорить. Молчать в гостях было тяжело, неудобно как-то. Спрашивается, зачем пришел?

Я долго мучился — никак не мог найти тему для разговора. Мне казалось, что все ждут, когда я заговорю. И вдруг меня осенило.

— А мне Егор Житов, наш председатель, картинки из губернии привез, — начал я разговор. — Я картинки больно люблю. Вот он и привез мне пять штук. «На, — говорит, — Ефим, это я для тебя привез».

— Ну и как, понравились они тебе? — спросил Дмитрий Иванович.

— Страсть сколько радости, — ответил я. — Я маме несколько раз все картинки показывал. Мама говорит, красоты на картинках больно много. И все будто из жизни. Я Ивану показывал и Василью. А Саньке, поди, сто раз, не меньше. Санька у нас, я те дам, головастый растет. Восьмой год, во второй перешел. Ребятам показывал. Старшим-то боюсь — отберут. А Валя Теленок за лих мне ножик отдавал. А я дурак, что ли? Нужен мне его нож.

— Какие же тебе председатель картинки привез? — спросил Дмитрий Иванович.

Я не знал, с какой начать, а Дмитрий Иванович спросил:

— Забыл, что ли?

— Да как же я их забуду, когда даже во сне вижу! Однажды проснулся, чуть не умер: сон видел, что я картинки потерял. Не поверите, как страшно стало.

— Ну, и какие же у тебя картинки? — допытывался Дмитрий Иванович.

— Вот, к примеру, царь сына своего собственного убивает. Поссорились, видать, так он его кочергой шандарахнул.

— Это не кочерга, а посох, — поправила меня Тоня.

«Вот тебе и девка, а все знает», — подумал я.

— Ну, посох, — соглашаюсь я и описываю страшную картину убийства: — Кровища льет, представляете? Даже между пальцами текет. Отец-то место, по которому ударил, пальцами хочет зажать, чтобы кровь-то не шла. Я смотрю, у него глаза вылезли на лоб, а сын уснул.

Все внимательно слушают, и я продолжаю:

— А на полу ковры во всю избу. У Егора Житова, председателя нашего, ковер-то на стене висит. Да и не в пример тому, махонький, ну от силы два аршина вдоль да один поперек.

Замолчав, оборачиваюсь и вижу, что и у Порошиных ковер висит, красивый такой. Цветы на нем как на лугах цветут, будто по ветру стелются.

— Вот и у вас тоже, — говорю я. — А у царя на полу. Вот, верно, мягко ходить по такому-то полу, и не дует снизу, и ногу не занозишь. Ведь прямо по нему, поди, и ходят? И не жалко небось экую красоту-то грязными ногами топтать, а? Вот цари были!

Дмитрий Иванович и девочки смеются надо мной. Софья Владимировна входит и, видя, что они смеются, спрашивает:

— Что-что он сказал?

— Да на картине «Иван Грозный и сын его Иван», говорит, ковер на полу во дворце, так не верит, что по нему ходят.

— Он добрый мальчик, — говорит Софья Владимировна.

— Потом, — продолжаю я, — есть еще такая картинка: бабу везут в санях.

— Ну, и как эта картинка?

— А вы не видели? — спрашиваю я в готовности поделиться знаниями, которые из меня выпирают. — Она как барыня сидит в розвальнях, руку вверх подняла, грозит кому-то. Похожа на нашу бабу Шуню. Ее весь Малый Перелаз до коммуны боялся. У-у-у баба, страх берет, лучше стороной обойти. Так вот она едет, а кругом народу полно. И какой-то дурачок на снегу босиком сидит. Как Митроша Косой. Весь оборванный, плечо худое, голое тело видно. Шапки нет, дак платком завязался. А может, уши болят? Конечно, заболят, раз босиком по снегу ходит.

Все Порошины слушают меня внимательно. Или это мне только кажется? Это меня распаляет. Я очень люблю говорить, когда другие слушают.

— А еще на картинке парень бежит рядом с санями, на Колю Козла похож со спины. Видно, жили неплохо.

— А откуда видно? — спрашивает Дмитрий Иванович.

— Дуга больно хорошая и сбруя богатая. Куда с добром! Парень бежит, а слева там впереди старики хохочут. Выпили, видно, — продолжаю я комментировать картину.

Порошины смеются. А я уже не могу сойти с волны, на которую попал. Меня так и несет:

— А еще у меня есть «Три богатыря». Картина — я те дам! Три мужика на лошадях в поле выехали. Коренник — сила, битюг. Тяжеловоз, видать. Такой сто пудов, поди, увезет. Я люблю таких лошадей, больно они красивы. Чтобы сам был вороной, на лбу отметина и одна нога белая — правая задняя. А у левого грива будто из кудели. Но тоже лошадь ничего. Бегает, видно, хорошо. Расторопная лошадь. Помоложе того мерина, что в середине. Может, даже кобыла. А шлея, — с восторгом говорю я, — вот богатство-то! А правая больно неказистая. Голову наклонила, траву щиплет, что ли?

— Ты все о лошадях, — говорит Дмитрий Иванович, — а богатыри как?

— Дак ведь что, — разочаровываю я его, но не хочу врать. — Мужики как мужики, обнакновенные.

— Обыкновенные, — поправляет меня Тоня.

— Ну, обыкновенные мужики, — поправляюсь я. Мне даже теперь, когда Порошины ждут от меня похвалы, не хочется показывать свой восторг и удивление перед силой богатырей. — Ничего мужики, — признаюсь я, — особенно слева и посередке. Левый — как Егор Житов, председатель наш. Мужик настоящий. У нас Егор Житов пудовую гирю через амбар перебрасывает. Отец мой, тот только до конька добрасывает, перебросить не может, а председатель через любой амбар перекинет. В середине мужик — как Степан Фалалеев, две капли воды. Был у нас в Малом Перелазе богатый мужик, так его раскулачили и в Сибирь сослали, потому что дом у него был каменный. Этот, пожалуй, постарше будет Степана-то. Он на картине-то на лошади сидит и ногу в стремя не сунул. Старый, значит. У нас, бывало, Степан Фалалеев сядет на лошадь, так у нее спина прогибается, — вот здоров был. А правый из них самый молодой, вроде нашего Алеши-зятя. Зловредный мужик был, жадный. Его вместе со Степаном раскулачили и тоже увезли по большой дороге березки считать. Этого не жалко. У него дом хоть и деревянный был, но новый и крыша железная.

Подумал, вспомнил об оружии.

— Да, забыл, каждый с оружием. У Егора Житова нож большой, широкий, как косарь, у Степана Фалалеева дрын, будто кочерга, что ли, а у правого опять послабее — лук со стрелами. Ну что ты с этим луком сейчас сделаешь! У нас из лука стреляют только ребята. Сейчас с ружьем надо да с тачанкой на войну, не меньше.

Когда Егор Житов дал мне картинки, я долго думал, куда эти мужики смотрят, кого они ждут. И сейчас, у Порошиных, хоть и хотелось узнать, но спрашивать не стал. Потом сам узнаю. Может, Порошины такую картинку и не видели. В поле, где мужики стоят, видно, ветрено больно. Так, ни за чем, они на ветру не стояли бы. А картинка понравилась.

— Не надоело еще меня слушать? — вдруг спрашиваю я.

Все в один голос отвечают:

— Не-е-ет.

— Ну так ладно. У меня еще есть одна картинка. «Тройка» называется. Эта мне не нравится.

— Что так? — спрашивает Дмитрий Иванович.