Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

Длинное письмо изобиловало приветами и поклонами, сообщениями об урожае и погоде и заканчивалось слезами, укорами и просьбами:

«Ну, ладно. Я уже и не знаю, ждать мне или нет Саньку, Ивана и Василия — похоронки от всех пришли. И все смертью храбрых, и все за Родину. Хоть и не верю, что погибли, но пока че делать? Всю жизнь, видно, ждать буду, пока не умру. Но ведь война-то кончилась, проклятая. И все живые по домам собираются. У нас, пока война шла, только Егор Житов, председатель наш, да отец твой были из мужиков-то. А сейчас собираются, приходят. Но ты-то, Ефимушка, почто не едешь? Может, и ты где-нибудь лежишь в больнице искалечен и правды нам сообщить не хочешь, расстроить боишься? Недавно о таком случае по радио передавали. Вышел из больницы обгорелый командир, а домой боится показаться — уж больно на лицо-то страшон. Дак ведь если и с тобой-то так же, все равно приезжай. Не гляди ни на что. Ты любой нам дорог. Вот ведь и Вася Барин и Коля Козел воевали, и живы остались, и приехали, хоть ждать их больно-то некому. А мы-то ведь с отцом ждем тебя как бога. Приезжай, Ефимушка. Ты один, самый последний у нас остался, порадуй стариков. А посмотрел бы ты на братьев Кокориных, на Васю Барина и Колю Козла. Ох, посмотрел бы ты на них, не узнал бы, какие они баские-то стали. А здоровые. Особенно Вася; хоть и хромой, а как Якорь чалый, — помнишь, у нас в коммуне жеребец первый был, в конюшню не проходил. И у обоих вся грудь в орденах. Вася насовсем в колхоз вернулся, а Николай, тот в армии, говорят, на всю жизнь остался. Муки-то какие терпеть! Приезжал ненадолго. Ты ведь, может, помнишь их обоих?»

Конечно, я помнил Васю Барина и Колю Козла. Странно, что она спрашивала, не забыл ли я их. Разве таких людей забывают?

Через год после окончания войны я приехал в гости к родителям. Узнав о моем приезде, в дом к нам валом повалил народ. Смотрели на меня, изучали, спрашивали, слушали и вспоминали своих детей и братьев — моих сверстников, живых и павших. Всех, кто убит, жалели, тех, кто жив остался, хвалили, а о Коле Козле говорили даже, что о нем сообщали по радио.

Пришел и Вася Барин. Невозможно представить, как я был рад ему. Огромный, можно сказать, могучий мужик, богатырского сложения, с мощной бородой, кое-где подернутой сединой, вошел, прихрамывая, вытер тщательно ноги о коврик, извиняющимся взглядом показал на кирзовые сапоги.

— Да ниче, ниче, Василий, проходи ужо так, не больно-то чисто у нас, — сказала мама, радуясь его приходу.

Вася прошел осторожно по половику, обнял меня:

— Жалко, ох как жалко, Ефим Егорович, что вы Колю-то нашего не видели. Он ведь был в прошлом годе. Все о вас спрашивал. Он ведь слышал, когда на фронте был, что на вас похоронка пришла. Уж больно он вас любил.

Мне тоже до слез было жалко, что я не повидал Колю. Мало-помалу мы разговорились с Васей. Отец был на работе, мама села рядом и в течение всего нашего разговора молчала, лишь изредка вытирая слезящиеся глаза уголком головного платка. Я посмотрел на нее, она виновато объяснила:

— Вот слезы-то окаянные, ниче не сделаешь, текут и текут. Как принесли нам с отцом три похоронки-то подряд, так остановить не могу. Врачи говорят, мышца какая-то совсем слабой стала, удержать не может.

Потом мама забеспокоилась:

— Василей, дак, может, выпьешь рюмочку с Ефимом-то?

Вася наотрез отказался — работы позарез, некогда праздновать.

— Дак посиди немного, — начала просить мама.

— Посидеть — посижу, хочется мне с Ефимом Егоровичем поговорить.

Вася рассказывал:

— Дак ведь меня призвали в тридцать шестом. Кадровую отслужил было, а тут Халхин-Гол. Пожалуйте бриться. Там я водителем был, полуторку с боеприпасами гонял. Ничего, не ранили, не убили. А потом сразу уволили. Приехал домой и уже жениться собирался. А тут война с белофиннами. Ну какая женитьба, когда у всех только и разговоров: «Вот война, вот война». А Колю уже после меня, в тридцать восьмом призвали. Да так он до самой Отечественной в кадрах был. До старшины дослужился. Сначала писал, что в запасном полку находится, а на фронт не пускают. Вы ведь знаете, какой он старательный да умелый. Он в запасном полку, видно, очень нужным оказался. А потом, в сорок третьем, — я на Волховском фронте был и уже два года войны отбухал, — получаю от него треугольник, а на обратном адресе, гляжу, полевая почта. Пишет, что наконец-то вырвался, что сейчас уже не стыдно будет людям в глаза глядеть. И правда, воевал, видно, хорошо. Вы ведь знаете, какой он, Коля Козел. Он же никого не боялся. Бывало, к Якорю чалому в конюшню войдет — и ничего. А уж перед тем, как в армию уйти, говорят, с Гришей Косачом дрался. Мамаша ваша рассказывала как-то, что подбежала к ним, а они оба в кровище. Гриша Косач, он ведь зверь был. А Коля наш, у того, видно, страха совсем не было и, кроме того, справедливый. Дак ведь я знаю, что с Гришей Косачом не столь за себя дрался, сколь за своих товарищей: уж больно Косач всех, кто послабее да посмирнее, обижал. А Коля Козел справедлив был.

Дак ведь приезжал к нам в прошлом году, только война кончилась. Смотрим, офицер уже и три ордена Славы: один золотой, второй серебряный, а третий бронзовый. Вот ведь как наши-то! Погоны золотые, и в ремнях весь.

А до этого приезжал Коля-то без меня в июле сорок четвертого года. Я тогда в госпитале лежал перед демобилизацией, перед тем как меня списали совсем. Отпуск ему с фронта дали за то, что в тыл к немцам ходил. Нужно было с восставшими поляками связь установить. Дак ведь он не только выполнил задачу, но еще и пленного на обратном пути с собой прихватил. Вы ведь знаете, какой он ловкий с малолетства был. Все умел. Ну, ему командир дивизии и говорит: «Выбирай, Кокорин, или Славу первой степени, или домой на десять суток». Смеется, конечно. А Коля Козел наш говорит: «Слава, товарищ генерал, от меня не уйдет, а вот домой-то больно хочется». А генерал-то, между прочим, спросил-таки его: «Родственники-то у тебя есть?» А Коля говорит, ты ведь знаешь его: «А полна деревня». Ну, дали ему десять суток без дороги. А он, рассказывал, даже самолетом в одном месте летел, чтобы быстрей. Коля потом говорил мне, что друзья-товарищи завидовали. А оказалось, и завидовать нечему было. Приехал домой, а там ни одного мужика целого: один хромой, другой безрукий, а третий с одним глазом живет. Ну, Егор Житов, председатель, и папаша ваш, Егор Ефимович, к тому времени уже совсем изработались, стариками стали. Вот Коля-то все десять дней отпуска и работал с мужиками в поле с утра до поздней ночи. Много ли радости-то?! Да, кстати, приехал, а в нашей квартире эвакуированные живут. Дак ведь к вашим родителям попросился. У них и жил.

Мама прервала рассказ Васи Барина:

— Я его как-то спросила, Колю-то: «Может, тебе у нас тут больно небаско показалось? Да и Василья-то нет. Какая радость тебе в поле-то ломать, небось на фронте и без того наломался?» А он смеется, он ведь завсегда веселый был. «Да как же не радость, — говорит, — ведь с коммуной со своей повидался. Разве этого мало?» А еще что я тебе скажу: чуть он у нас в те поры не женился. Мы так и думали, что женится. Была у нас одна девка, эвакуированная, лет семнадцать ей было. Ну, баска больно, да и нравом-то хороша. Одно плохо, что городская. По хозяйству ничего сначала делать не умела. Но старательная. Понравилась она, видно, Николаю-то. Как-то разговор у нас вышел с ним. Говорю ему, а че мне стесняться, я его за своего считала: «Ну что, Николай, женился бы ты на ней, что ли? Чем не невеста?..» — «Да я бы с великим удовольствием, — отвечает Николай, — не девка, а золото. Да вот что только думаю: ну, девку оставишь брюхатую, еще впереди-то горя большого хлебать — не расхлебать. Через неделю на фронт. А вдруг убьют? Да кроме того, — говорит, — на фронте женатому во сто раз хуже, чем холостому. Вот когда вернусь, тогда прямо к ней». Правда, тосковал Николай последние-то дни, оттого что скоро на фронт возвращаться. «Даже, — говорит, — страшно становится, как подумаешь. Отогреешь сердце-то, а тебя бряк, да и в братскую могилу». Жалко мне его было. До сих пор сердце болит. Приехал парень с фронта, а в деревне ни одного родного человека. Когда уехал, так в скором времени письмо прислал. Да и Наташе тоже письмо прислал.