Михаил Колесников - Все ураганы в лицо

— Я как-то всякий раз забываю, что вы родом из Туркестана. Да, нужно родиться здесь, чтобы постичь все… Почему у здешних народов так много церемоний? Иногда мне кажется, что обрядность выхолащивает из души человека что-то очень существенное, важное; она не может заменить это важное. Всякая обрядность — не сущность, а видимость.

— На первых порах обрядность приучала человечество к дисциплине. Всякий ритуал требует строгой дисциплины.

На тропе показался человек в круглой шапочке и рваном черном халате. Подойдя к Фрунзе и Куйбышеву, он стал кланяться, сложив руки на животе и полузакрыв глаза.

— Не ты ли будешь кзыл-батыр Пурунзо-ага? — обратился он к Михаилу Васильевичу.

— Откуда ты меня знаешь?

Человек в круглой шапочке упал на колени.

— Не гневайся, высокий генерал, на меня за мою дерзость! Я не по своей воле: послал меня к тебе курбаши Ахунжан сказать, что он готов перейти на твою сторону.

— Где сейчас Ахунжан?

— Неподалеку от Андижана.

— Я завтра буду в Андижане. Пусть Ахунжан приезжает в штаб бригады.

В штаб Ахунжан не приехал. Через посыльного передал, что ждет «кзыл-генерала» в своем шатре, на окраине города, а в штаб являться боится. Разведчики донесли, что курбаши явился с отрядом в семьсот человек.

— Их надо окружить, — предложил командир бригады. — Вам, товарищ командующий, не советую ехать туда. Это же басмачи, и от них можно ждать любой провокации.

— И все-таки я поеду! Без сопровождения. У курбаши была возможность захватить меня, но он этой возможностью не воспользовался. Значит, в самом деле надумал подписать соглашение. Адъютант, едем!

Зеленый шатер Ахунжана стоял между двух холмов. Басмачи окружили Михаила Васильевича и адъютанта, помогли им слезть с лошадей. Больше всех суетился человек в круглой шапочке. Сегодня, правда, на нем был новый цветной халат.

— А где Ахунжан?

Человек в круглой шапочке обнажил белые зубы.

— Я и есть Ахунжан, высокий генерал. Вчера схитрил. Но кому можно доверить такое важное дело? Сам пошел. Все мои аскеры готовы присягнуть тебе.

Командующего под руки ввели в шатер, усадили на ковер. Ели плов, пили кок-чай. Ахунжан пил водку из изюма, прикрывая пиалу ладонью: «чтобы не видел аллах». Курбаши без всяких дополнительных условий подписал соглашение, его отряд стал называться Узбекским кавалерийским полком Красной Армии.

Легкость, с какой Ахунжан перешел на сторону Советской власти, настораживала.

— Если уж он своего аллаха надувает, то нас и подавно надует. За Ахунжаном нужен надзор и надзор, — сказал Михаил Васильевич командиру бригады. — У него вид продувной бестии. Щурит глазки, улыбается, а сам себе на уме. Очень уж подобострастен. Не доверяю таким.

Командующий уехал в Ашхабад. Ахунжан отправился в Наманган в гости к своему старому приятелю Мадамину.

— Вот видишь, Мадамин, — говорил Ахунжан, — ты меня переманил на свою сторону. Ты грамотный человек, Мадамин, самый умный из курбаши. Теперь мы с тобой оба командуем полками и получаем жалованье. Никаких забот, убегать ни от кого не нужно. Мне жаль Кривого Ширмата и Хал-Хаджи. Они все-таки наши друзья. А теперь получается, будто мы кровные враги. Неправильно получается. Я уговаривал обоих, боятся. Особенно упирается Кривой Ширмат. Может, он тебя послушает?

— Уговаривать его не поеду. Пусть сам приходит в Наманган.

Ахунжан покачал головой.

— Кривой Ширмат — упрямый, как осел. Глупый, темный человек. Его нужно убеждать. А хорошо было бы, если бы мы собрались все вместе: ты, я, Хал-Хаджи, Ширмат. Пурунзо-ага был бы очень доволен.

— Он не верит Ширмату.

— Откуда командующему знать, что Ширмат, как большой ребенок. Он только на вид свирепый, а в голове у него не все в порядке. Англичане пообещали его чуть ли не эмиром сделать. А где они, англичане? Где они были, когда народ поднялся против хивинского хана и Джунаида? Ширмату все объяснить надо, как это умеешь делать только один ты.

Мадамин был польщен. «А может быть, в самом деле стоит съездить к Ширмату? — размышлял он. — Ширмат не посмеет нарушить закон гостеприимства…»

На второй день Ахунжан встретился с Кривым Ширматом, сказал ему:

— Пригласи Мадамина письмом, скажи, что надумал перейти, и убей эту неверную собаку!

…Эту страну он не успел целиком открыть в юности. Он тогда обследовал лишь те земли, что лежат вокруг Иссык-Куля, увидел снеговую голову Хан-Тенгри. А далеко на западе были тугаи Аму-Дарьи, пески Кызыл-Кумов и Кара-Кумов, столовидные горы Копет-Дага, старинные развалины.

Теперь он увидел все это. В тугаях, в камышах, на воде розовели изящные фламинго, плавали лебеди и колпицы с лопатообразными клювами, неслышно подкрадывалась к фазану камышовая рысь кара-кулак. Здесь было кабанье царство. По ночам кабаны делали набеги на бахчи и огороды, истребляли посевы джугары. Кремневые мултуки и лохматые киргизские овчарки мало помогают местным жителям в борьбе с кабанами. Нужно создать из красноармейцев охотничьи команды, устроить настоящий кабаний гон с собаками и самому неплохо бы вспомнить молодость… Забраться на коне в зеленовато-желтые заросли, ждать с винтовкой, пока послышатся крики и свист загонщиков… Хорошо бы иметь при каждой охотничьей команде хотя бы небольшую свору! Мечты…

На зеленых холмах возле Ашхабада алели тюльпаны, ползали черепахи и маленькие вараны. Михаилу Васильевичу понравился город на равнине. Но и здесь тянуло в горы, манили мягкие очертания Копет-Дага, поднимающегося на юге. После съезда он совершил экскурсию в Фирюзу. Поразили плоские, красные, выветрившиеся горы, совершенно голые и все-таки прекрасные; поразили вековые чинары; и небо здесь было особенное: бирюзовое. Еще нигде и никогда не видел он такого неба. Казалось бы, небо повсюду должно быть одинаковое, но это неправда.

«Я бы хотел всегда жить здесь… — думал он. — Охотиться на перепелов и архаров, сидеть на берегу Фирюзинки и читать книги».

Но он знал, что жить здесь не придется. Жить здесь — значит отдыхать. Одни словно бы рождаются для отдыха, другие — для работы. Сколько дней смог бы он просидеть на берегу Фирюзинки?.. Конь Чапаева был с ним. Конь, привыкший к выстрелам, к орудийным залпам, конь, знающий, когда ему нужно лечь на землю и когда мчаться, обгоняя ветер. Он мирно пасся на лугу, иногда прядая нервно-чуткими ушами.

Потом они двинулись к самой южной точке Советского государства — к Кушке. Был парад. Михаил Васильевич осмотрел развалины крепости, где некогда останавливался Александр Македонский. Прошло… как будто вовсе не бывало… Фрунзе написал Владимиру Ильичу:

«Личное ознакомление с состоянием воинских частей фронта, начиная от Ташкента, кончая районами Красноводска и Кушки, дало самую безотрадную картину. Численный состав ничтожен… Настроение частей неудовлетворительное, главным образом, на почве отсутствия обмундирования; все части представляют в этом отношении неописуемый сброд. Пограничная охрана отсутствует; вся приграничная полоса заполнена афганцами и персами. Вооружение войск разнокалиберное; до сих пор одна четверть вооружена берданками и одна четверть английскими винтовками. Таким образом, в военном отношении мы сейчас представляем ничтожество. В политическом отношении наше положение в Закаспии в данный момент вполне благоприятно. После произведенного нами объезда депутатов и всех туркменских племен можно считать исчезнувшими опасения за неблагоприятный исход голосования… Настроение приграничных персидских племен тоже в нашу пользу. Англичане в Хоросане отчаянно нервничают…»