Михаил Колесников - Все ураганы в лицо

Махно нарушил договоренность первым. Его банды стали совершать налеты на тыловые части Красной Армии, вооружаться и обмундировываться за их счет, убивать красноармейцев, продработников и сельских активистов. С каждым днем список преступлений махновских банд увеличивался: 12 ноября в Михайловке убиты и раздеты догола двенадцать красноармейцев; в районе Б. Токмака убит каптенармус 9-й стрелковой дивизии, везший обмундирование; 7 ноября в Ивановке убиты шесть красноармейцев 2-й спешенной бригады; в районе Жеребец разграблен отдел снабжения дивизии и произведен налет на транспорт интеркавбригады…

Фрунзе послал Махно приказ: все части бывшей повстанческой армии немедленно ввести в состав Четвертой Красной Армии! Махно не ответил.

Тогда Фрунзе и Эйдеман двинули против него войска, которые постепенно концентрически начали окружать Гуляйпольский район. Крупное столкновение произошло 16 декабря двадцатого года неподалеку от Мелитополя. Махно пытался уклониться от боя, но Фрунзе оказался хитрее и настойчивее — кольцо становилось все уже и уже. Идейный вдохновитель Махно анархист Волин-Эйхенбаум нашел единственный в сложившейся ситуации выход.

— Ваша жизнь драгоценнее всего этого сброда, — сказал он Махно. — С небольшим отрядом мы могли бы прорваться на Правобережную Украину. Армию всегда можно собрать. Были бы вы, вы, ибо вы божественны и бессмертны!

Он почти пел.

— Все свое личное я приношу в жертву идее, — сказал Махно. — Я не могу бросить свои войска!

Однако пришлось бросить. Пятнадцатитысячная армия была разбита, рассеяна. Оставив артиллерию и почти все пулеметы, Махно с отрядом в пятьсот сабель бежал на Правобережную Украину. Его преследовали до Черкасс. Но он опять переправился на ту сторону Днепра и через Полтавскую губернию проник в пределы Курской и Воронежской губерний.

— Он бежал. Но он не может не вернуться сюда: здесь его основная база, — сказал Фрунзе. — Подготовим ему достойную встречу. «Малую войну» следует вести по правилам «малой войны».

У него был богатый опыт борьбы с басмачами, и теперь это пригодилось. Махно применял тактику неожиданных налетов, беспрестанно менял районы действий. Нужно было тщательно изучить источники снабжения и пополнения банд. Фрунзе создал так называемый «Летучий корпус», куда вошли несколько десятков небольших, обладающих высокой подвижностью конных отрядов. Во главе ударной группы поставил Григория Котовского. Части ударной группы занялись преследованием махновцев.

Котовский давно привлекал внимание Михаила Васильевича. Этот могучий человек словно специально был рожден для боевых дел. Одним ударом шашки он мог разрубить беляка пополам. Он был карающей десницей революции, воплощением ее народной силы. Когда он входил в комнату, сразу становилось темно: он заполнял собой все пространство. Большая круглая голова, всегда тщательно выбритая, широкая выпуклая грудь, громадные ручищи — все как в сказе о былинных богатырях. Но резкие складки между бровями и тонкие недобрые губы могли бы подсказать хорошему физиономисту, что в этом, на первый взгляд, добродушном, неповоротливом человеке глубоко скрыт бешеный, неукротимый характер. Однако характер проявлялся в нем, как было известно Фрунзе, лишь по большому счету. В обычное время Григорий Иванович выглядел добродушно-спокойным, даже каким-то смирным, вроде бы стеснялся своей силы. Имелась еще одна особенность в натуре Котовского: он умел восхищаться боевыми делами других, будь то обыкновенный красноармеец или же сам командующий. В каждом он ценил предельное проявление духа, каждого мерил мерой гражданственности. Люди с притупленным чувством гражданственности его прямо-таки удивляли — не может быть таких! Он был на четыре года старше Фрунзе, испытал не меньше, приговаривался царским правительством к смертной казни за революционную работу, но на Фрунзе глядел с глубочайшим восхищением: здесь гражданственность выступала в своем идеале.

— Вас через повешение? — как-то спросил Михаил Васильевич.

— Да. В шестнадцатом.

— А где сидели?

— В Николаевской каторжной тюрьме.

— В «николаевской могиле»?

— Совершенно точно.

— Коробку застали?

— Вы знаете этого изверга?

— А я сидел в тринадцатой камере.

— Вот это здорово: я ведь тоже сидел в тринадцатой! Так это ж прямо-таки невероятно…

Фрунзе затянул басом: «Помилуй народ многогрешный, царь небесный свет… Господу богу помолимся!..»

Котовский прыснул.

— Так это же Рафаил!

— Я хором каторжан ведал.

— И что пели?

— Всякое божественное. А вы молдавские песни знаете?

— Знаю. Быть молдаванином и не знать песен своего народа?!

— Хотелось бы послушать. И вообще все про Молдавию. Я ведь по отцу — молдаванин, а в Молдавии никогда не бывал, и песен не знаю, и молдавского языка никогда не слыхал.

Когда Роберт Эйдеман вошел в кабинет командующего для доклада, то застыл на пороге, даже растерялся: легендарный комбриг красивым мягким басом выводил какую-то тягучую песню на незнакомом языке. Фрунзе внимательно, с деловым видом слушал.

Когда Котовский кончил петь, Эйдеман доложил:

— Махно объявился в Гуляй-Поле!

— Какими силами?

— Трудно сказать. Он ведь обрастает кулачьем, как снежный ком.

— На этот раз он не должен от нас уйти…

Как член правительства Украины Михаил Васильевич мог прибегнуть к старому, не раз испытанному средству: провести на съезде закон об амнистии тем махновцам, которые добровольно оставят банду и вернутся к мирному труду. Он знал, что такой закон — самое действенное оружие против массового бандитизма, так как украинское село успело оценить выгоды Советской власти и повернулось к ней.

Как и ожидал Фрунзе, закон дал колоссальный эффект: десять тысяч бандитов сложили оружие! У Махно осталось тысячи две сабель — не больше. Он оказался изолированным и вынужден был из Гуляй-Поля перебраться в Полтавскую губернию. Но он жил, существовал, нападал, грабил, убивал, и за его плечами по-прежнему стояла зловещая фигура Волина-Эйхенбаума, угрюмого волосатого человека, с толстыми, выпяченными губами, возомнившего себя пророком анархизма. Волин-Эйхенбаум изрекал сентенции, заимствованные у других, а окружающим казалось, что эти сентенции рождаются в его дремучем мозгу:

— Движение — все, цель — ничто. Прекрасен хаос — из него рождаются все формы. Чем больше в мире смут и беспокойства, тем лучше. Бытие лишено разумной связи. Велик тот, кто действует: в хаосе равноценны и великое злодейство и великая гуманность…

Но у Волина-Эйхенбаума помимо этих туманных сентенций имелась и четкая политическая программа: он был связан сразу с тремя разведками: французской, английской и американской, а также с Петлюрой. Программа не отличалась оригинальностью: разъедать Советскую власть изнутри, всеми возможностями способствовать отделению Украины от России.