Рения Шпигель - В тени Холокоста. Дневник Рении

Немецкий офицер умолял маму уехать из Варшавы, когда бои достигли апогея. «Здесь слишком опасно, – говорил он. – Я тебя люблю и могу помочь тебе выбраться».

Мама согласилась, и офицер подготовил нам документы.

Летом 1944 года мы с мамой упаковали небольшие чемоданы. До того как Варшава была сдана, мы уехали из Варшавы в Германию. Поездка через Германию была очень опасной, мы проехали Берлин и Дрезден, прежде чем наконец попали в Австрию. Потом мы отправились к знаменитому курорту в Австрии – где, как сказал офицер, поправлялись раненые немецкие офицеры и солдаты, – в санитарной машине Красного Креста.

Когда мы ехали через Австрийские Альпы, кругом продолжались бои. В курортном городе Бад-Гаштайн были тысячи раненых немецких солдат, на всех гостиницах висели флаги с красными крестами, которые указывали на то, что они превращены в реабилитационные госпитали. Мама скоро получила работу администратора в одной из гостиниц, которая называлась «Штраубингер», и мы там жили с сентября 1944 года по май 1945-го, когда пришла американская армия. Союзники победили Германию, Европа была освобождена.

Никогда не забуду, как я в первый раз увидела американских солдат. Они стояли в шеренге, красивые мужчины с улыбками на лицах. Они мне сразу понравились, но что-то в них мне показалось странным.

«Что с ними происходит? – спросила у мамы. – У них двигаются рты, но они не разговаривают!»

Мама рассмеялась.

«Они жуют резинку».

Я была беженцем-подростком, едва пережившим Холокост, и я никогда не видела жевательной резинки, тем более никогда ее не жевала.

Мама получила работу при американской армии и пыталась получить документы, которые позволили бы нам поехать в США. Она знала кого-то в Нью-Йорке, и через Красный Крест одна женщина помогла маме найти двоюродного брата дедушки, тот написал поручительство о финансовой поддержке, которое позволяло нам уехать из Австрии в Соединенные Штаты. Но мы поехали туда не сразу, сначала, с помощь католической церкви, мы попали в лагерь для перемещенных лиц в Мюнхене. Потом нас отправили на север, в Бремен. Мама связалась со своим братом во Франции, и он написал ей, умоляя, чтобы мы поехали во Францию и жили рядом с ним. Она не откликнулась, тогда он прислал за нами машину. Машина подъехала к тому месту, где мы жили, остановилась, из нее вышел мужчина. Его звали майор Заремба, он служил в польской армии. У него были бумаги с разрешением нам поселиться во Франции.

Прямо тогда мама должна была принять решение.

«Я слишком много пережила в Европе, – сказала она. – Я потеряла всех. Я хочу начать новую жизнь, а это – жизнь в Америке».

В декабре 1946 года мы с мамой собрали свои чемоданы. Из денег у нас было 500 долларов, которые прислал мой дядя Морис; с этими деньгами мы сели на шаткое судно под названием «Марин Марлин» и под потоками дождя и ударами ветра, заставлявшего судно крениться из стороны в сторону, плыли пять или шесть дней через Атлантический океан. Наконец мы пристали к пирсу в Манхэттене, где нас встретил сын дедушкиного двоюродного брата д-р Уильям Дабильер. Он отвез нас к северу от города, в Нью-Рошелл, округ Уэстчестер. Там мы пробыли всего несколько недель, потому что мама нашла работу в Гринвиче, Коннектикут. Она там проработала около года, а потом мы переехали в крошечную комнатку на Западной 90-й улице в Манхэттене.

Помимо консерватории, которую я посещала в Австрии одно время в 1944-м или 1945 году, я не ходила в настоящую школу около трех лет. Для мамы образование было превыше всего, и она нашла для меня католический пансион, который назывался «Академия Назарет», в Торресдейле, Пенсильвания, и я переехала туда. Я почти не говорила по-английски. Я чувствовала себя грязной нищенкой рядом с другими девочками, но не могла им сказать почему. Не хотела говорить даже моей новой лучшей подруге – польской девочке по имени Ева. Правду мне самой – не говоря уже о другой девочке – было слишком трудно переварить. Я сказала себе: «Это моя новая жизнь. Я в Америке, я католичка, и я Эльсбета, Элизабет».

Я окончила школу и поступила в колледж, сначала училась в Манхэттене, потом в Миссури и, наконец, снова в Манхэттене, в Колумбийском университете.

Однажды в начале 1950-х годов, когда я навещала маму в ее крошечной квартире, пришел Зигмунт Шварцер. Этот красивый зеленоглазый мужчина, любивший мою сестру больше всего на свете, не просто пережил Холокост – он стал врачом, кем всегда хотел быть.

«У меня для вас кое-что есть», – сказал он и протянул маме толстую тетрадь в синей обложке.

Это был дневник Рении, все семьсот страниц. Мы с мамой расплакались.

Зигмунт побыл еще немного и рассказал нам с мамой, как он выжил после того, как оставил меня в доме Дзидки. Он сумел избежать отправки в лагерь смерти Белжец благодаря тому, что в конце концов получил штамп от гестапо, подтверждавший трудоустройство. По ноябрь 1942 года он был занят на принудительных работах на немецкой военной базе на правом берегу реки Сан. Когда работы на базе прибавилось в связи с возвращением солдат с фронта, Зигмунт стал плотником и был направлен на строительство бараков для дезинфекции вновь прибывших перед отправкой домой в Германию.

В ноябре 1942 года проводился новый «Актион» по переселению обитателей Пшемысленского гетто. К тому времени Зигмунт лишился разрешения на работу и скрывался с еще несколькими людьми на чердаке одного из зданий гетто. Как-то им удалось выжить до конца «Актиона». Я никогда не выясняла это у Зигмунта, но, кажется, именно тогда он оставил дневник Рении другу, который находился за пределами гетто.

После окончательной ликвидации гетто в сентябре 1943 года Зигмунта отправили в трудовой лагерь в Шебне около Ясло, а оттуда – двумя месяцами позже – в Аушвиц. В октябре 1944 года он был переведен в лагерь Заксенхаузен и работал на авиационном заводе по выпуску бомбардировщиков «Хайнкель» в Ораниенбурге. В декабре 1944 года его отправили в лагерь Ландсберг в Баварии. В январе 1945 года он заболел тифом и сумел выжить только благодаря помощи доктора и литовской девушки, работавшей на кухне. Если вы можете в это поверить, этим доктором был Йозеф Менгеле, тот самый врач концлагеря, который известен тем, что проводил жуткие эксперименты над еврейскими узниками.

Тридцатого апреля 1945 года лагерь был освобожден, и Зигмунт, наконец, получил свободу. Он встретил свою жену Женю – в Америке ее звали Джин – в лагере для перемещенных лиц и той же осенью начал изучать медицину в Гейдельбергском университете. Окончив его в 1949 году, он уехал в Соединенные Штаты, где в начале 1950-х отыскал следы мамы и решил ее навестить.

Учеба в колледже была для меня связана с большими трудностями. У нас не было денег, мы жили на пятом этаже дома без лифта на Третьей авеню, где плата за квартиру была всего пятьдесят пять долларов в месяц, а поезд надземной железной дороги ходил под окнами каждый божий день. В свободное от учебы время я работала официанткой и очень уставала. Мама тоже уставала. Это на нее было не похоже, но однажды она мне даже сказала: «Зачем тебе учиться? Тебе замуж выходить».