Рения Шпигель - В тени Холокоста. Дневник Рении

«Ты сюда приехал с еврейским ребенком? – завопил он. – Я тебя сдаю!»

Г-н Лещинский обнял меня, притянул к себе, двигаясь к этому человеку, возвышаясь над ним.

«Пошел к черту, а если не уйдешь, я тебя убью здесь на месте», – сказал он.

Последовало, как показалось, минут пять в молчании, но г-н Лещинский не двигался. Он просто стоял, один раз взглянув вниз, чтобы убедиться, что я в порядке. Человек смотрел на него еще немного, потом повернулся и убежал. Я не знаю, кто это был. Не знаю, как и почему он решил, что я еврейка. Я только помню, что мы с г-ном Лещинским сошли с платформы и вышли из вокзала на оживленные улицы Варшавы, моего прежнего дома, который так сильно изменился.

Г-н Лещинский отвел меня прямо к маминым друзьям по фамилии Береда. Они жили в симпатичном здании на улице Оссолинского, рядом с городским парком Саксонский сад. Я раньше никогда не видела ни г-на, ни г-жу Береда, так что их улыбающиеся лица со следами слез были пугающими и незнакомыми. Я не доверяла никому. Но вдруг я увидела лицо, которое постоянно появлялось в моих мыслях и мечтах, и я почувствовала, как у меня внутри взорвалась тоска, которую я испытывала много месяцев. Я бросила свою коробочку и, рыдая, упала на руки к мамочке. У меня разрывалось сердце, потому что я знала, что переживаю то, чего не испытает моя сестра.

Мама, возможно, узнала от Лещинского о том, что Рения погибла, но мне не говорила, пока не удостоверилась неделями позже. При помощи и в сопровождении мужа племянницы г-жи Береда – венгерского аристократа фон Андерле – она выправила себе документы и отправилась в долгое путешествие в Пшемысль. Эта поездка на поезде была, должно быть, самой тяжелой в жизни моей бедной мамочки, вопреки всему надеявшейся, что ее старшая дочь, может быть, жива, но в глубине души знавшей страшную правду.

Она не пошла в заброшенную квартиру, где жили ее родители, так что она не увидела, что там уже нет пианино и что в буфете в гостиной нет посуды и серебра. Она не увидела пустого стола, за которым ее отец обычно подписывал все контракты. Но когда она была в Пшемысле, кто-то дал ей маленький амулет – тот самый, что обычно носила Рения. Думаю, после этого мама приняла то, что моей сестры действительно больше нет на свете.

Мама вернулась в Варшаву и забрала меня из монастыря, где я временно жила. Мы вместе поехали на троллейбусе туда, где она снимала комнату, в Золыбуш – очень симпатичный пригород Варшавы. За следующие несколько недель, благодаря связям г-жи Береда, мне выправили документы с новыми данными, и меня крестил тот же священник, который крестил маму. Вот так я стала католичкой с новым днем рождения и новым именем – Эльзбета Лещинска. Так исчезла польская Ширли Темпл.

Хотя мы с мамой жили за пределами гетто под видом польских католичек, мы все равно каждый день видели и ощущали войну. Поскольку мама работала, я в течение недели жила и училась в монастырской школе, а на выходные она забирала меня домой. По воскресеньям мы ходили в церковь, осваивая религию, которая спасла нам жизнь. В церковь и обратно мы ездили на троллейбусе, совсем так же, как мама в рабочие дни. Во время войны салоны троллейбусов были в середине разделены на две части, впереди сидели немцы. Поляки сзади.

Однажды после церкви мы собирались на обед в дом начальника мамы по фамилии Косиньский. Мама работала в гостинице «Европейская» заместителем директора. Мы ехали в троллейбусе, удобно сидели сзади. Он затормозил, потом остановился, как раз у высоких стен варшавского гетто. Там стоял немецкий военный грузовик с не заглушенным двигателем. Вдруг пассажирская дверь грузовика открылась, вышел нацистский солдат и подошел к троллейбусу. Он был вооружен.

«Всем выйти! – закричал он по-немецки. – Немцы в эту сторону, поляки – в эту. Выйти!»

Мама схватила меня за руку. В это время происходило то, что мы называли «лапанка», что означает «облава». Облавы устраивали с тех пор, как немцы впервые оккупировали Польшу в 1939 году. Людей высаживали, например, из троллейбуса, как нас, делили на группы, заталкивали одну группу в кузов грузовика и отправляли в трудовой лагерь. Попавшиеся должны были помогать военным действиям Германии – копать, расчищать, мостить дороги, работать на заводе, терпеть избиения, голодать, и для многих это заканчивалось смертью. Я это видела в Пшемысле, а мама – в Варшаве. В этом не было ничего нового. Но моя мама не собиралась терять еще одного ребенка.

Благодаря образованию, полученному в университетах Берлина и Вены, и работе в гостинице «Европейская» мамочка свободно говорила по-немецки. Она опустила голову, взяла меня за руку и начала что0то рассказывать мне по-немецки, на языке, который я не понимала. Но я подыгрывала, кивая на каждое ее слово. Держа ружье, солдат подошел к нам, услышал, что мама говорит, и жестом показал нам встать на сторону немцев. Когда мы повернулись, я была уверена, что он мне выстрелит в спину.

Но нас не загнали в грузовик и не убили – нам позволили уйти. Косиньские жили при гостинице. Казалось, мы шли целый день, прячась в подъездах, когда чувствовали опасность. В грузовиках было полно людей – мне не приходилось видеть больше, чем в тот день, до самого конца войны. Мы опоздали на обед, но успели до комендантского часа в 20:00. После того как мы поели, я рухнула на одну из кроватей Косиньских. Я там пролежала всю ночь, потея от высокой температуры, а на следующий день мама вызвала врача. Осмотрев меня, он сказал ей, что у меня тропическая лихорадка, и он считает, что она вызвана страхом.

После этой ночи г-н Косиньский позволил нам с мамой пожить в гостинице. Неделями я там выздоравливала. Когда мне стало лучше, мы с ними обедали.

Мы с мамой ходили в церковь. Праздновали Рождество и Пасху. Мама подружилась с девушкой хозяина ресторана через дорогу, которую звали Зютка, и она иногда кормила нас бесплатно. Она полюбила маму. Я пошла в «комплеты», что означает, что училась я частным образом, тайно. И день за днем мы с мамой видели, как евреев и поляков топчут немецкие сапоги. Вот так мы жили.

Я уехала в Америку не сразу после войны. Иногда между летом 1942 года и летом 1944-го какой-нибудь живший в гостинице немецкий офицер влюблялся в маму. Один из них даже хотел на ней жениться. Не думаю, что она отвечала взаимностью, просто это было полезно для женщины, которая напрягала каждую клеточку своего тела, чтобы выжить. Когда началось наступление советских войск, продвигавшихся к Варшаве в начале 1944 года, было организовало восстание против германской оккупации. Варшавское восстание началось в августе 1944 года, и Германия ответила со всей силой. За шестьдесят три дня было убито 250 тысяч поляков, полгорода было разрушено бомбами.