Елена Докич - Несломленная

Оттуда я еду на турниры в Бразилию, Токио и Германию. Выступаю довольно хорошо: два четвертьфинала и один полуфинал. А что папа? Оказалось, что подписанные бумаги ничуть не отбили у него желание контролировать мою жизнь. Он постоянно мне названивает и иногда заставляет слушать его часами. Я заключила с ним финансовое соглашение в надежде на жизнь без страха, но получила еще больше оскорблений и гадостей, чем раньше.

– Ты омерзительная шлюха, – орет он. – Позор семьи. Потаскуха.

Его звонок после моего поражения на турнире в Японии оказывается особенно злобным, и после него я думаю: «Все, с меня хватит» . Мы с Энрике обсуждаем это. Он видит, что моя семейная ситуация нездоровая и разрушительная.

– Уходи из дома и живи со мной, – говорит он однажды вечером в нашем гостиничном номере.

Я понимаю, что он прав. С отцом в моей жизни я никогда не смогу ни вырасти сама, ни дать такую возможность нашим отношениям. Я соглашаюсь. Пришло время уйти.

Прощальное письмо маме я начинаю писать в Москве в начале октября 2002 года. Стоит мне поднести ручку к бумаге, блокнот заливают слезы.

«Пожалуйста, прости меня, что ухожу, но мне это нужно». Я пишу эти слова и знаю, какую боль ей придется вытерпеть от отца. Я уверена, что она станет мишенью его гнева. Наверняка винить он будет нас обеих, но в эти минуты рядом с ним она будет одна. Кроме того, мне безумно грустно оставлять моего дорогого Саво. Это письмо повергает меня в страшное замешательство, и я уже не уверена, что поступаю правильно. В каком-то смысле я по-прежнему маленькая девочка, которая хочет только того, чтобы ее отец был доволен. Но в то же время мне уже 19 лет, и я поняла, что не обязана и дальше жить вот так.

Энрике решил, что мы должны уехать в ночи. Он заказывает такси в аэропорт на три утра. За три с половиной часа мы долетим до Монако. Там поселимся в его квартире.

Спать я не могу. На меня волнами накатывают беспокойство и сомнения. В 2:55 мы выходим из номера, и Энрике берет меня за руку. Проходя мимо маминой комнаты, я подсовываю письмо ей под дверь. Мое сердце разбито. Уже по пути в аэропорт меня накрывает чувство вины, и я не могу поверить, что действительно сделала это. «Что дальше? – думаю я. – Он будет звонить? Или приедет за мной?» Я знаю своего отца и его непоколебимость, его одержимость моей карьерой и мной. Одна мысль о том, что он приедет за мной, приводит меня в ужас. Но я чувствую и собственную решимость больше не позволять ему разрушать мою жизнь и помыкать мной. Я убеждаю себя, что неспроста больше никогда не хочу возвращаться домой и видеть его – значит, все действительно уже не лезет ни в какие ворота.

Я обустраиваюсь в квартире Энрике, но нам практически сразу нужно лететь на турнир в Германию. Я заявлена на Porsche Grand Prix в Штутгарте на юге страны.

Ситуация, в которой я оказалась, совершенно мне незнакома. Рядом со мной Энрике, но это мой первый турнир, когда отец не руководит моей игрой, будь то из-за ограждения у меня за спиной или по телефону через океан. Смогу ли я так? Буду ли в порядке? Я не уверена. Я не могу выкинуть из головы картину, как мама передает папе мое письмо. Я представляю, как он брызжет слюной от ярости, орет, что мы с мамой проститутки, срывает весь свой гнев на нее. Эти мысли вертятся у меня в голове по кругу, и я изо всех сил стараюсь их отбросить, чтобы нормально настроиться на свой матч первого круга. Мне играть с Татьяной Пановой из России, и после разминки ко мне в раздевалке подходит сотрудница WTA.

– Елена, твой отец здесь, – говорит она. – Он тебя ищет.

Хоть я и предупредила WTA, чтобы они не пропускали его ко мне, никто не мешал ему, как простому болельщику, купить билет на турнир. Я не могу не выйти на матч и делаю это с опущенной головой. Я не вынесу разборку с ним на людях. Я на корте, но сосредоточиться очень трудно, мои мысли вообще не о матче. Через несколько минут я вижу его краем глаза: он стоит, сложив руки на своей широкой груди. Он выглядит злым, а рядом с ним Саво. Отец знает, что брат – мое слабое место, и есть только одна причина, по которой он привез его с собой: разбередить мне душу. Трибуны громко аплодируют, но я ничего не слышу.

Между розыгрышами мое сознание блуждает. «Я предательница», – говорю я себе. Я их предала. Мне нужно вернуться к ним. Меня опять поглощает чувство вины. « Может, я совершила ошибку. Может, не нужно было уходить? Может, ему и правда виднее. Почему я ушла? Моя жизнь была настолько плоха?»

А потом меня настигает страх. Нет, я не могу встретиться с ним, не могу с ним говорить. Оказаться с ним лицом к лицу – не вариант.

Конечно, в его присутствии и с таким ворохом негативных мыслей в голове я проигрываю – 6:1, 4:6, 1:6. Я несусь в раздевалку. Он не добрался до меня и не заставил отказаться от моего плана. Пока что.

В гостинице в нашем с Энрике номере начинает трезвонить телефон.

– Мы с Саво внизу в лобби и просто хотим поговорить, – говорит отец. – Спустись и поговорим.

– Нет, – говорю я. – Нет, пап, я не могу.

Ни при каком раскладе я туда не спущусь. Он звонит снова и снова, но я не поддаюсь. Как бы мне ни хотелось увидеть братика, я не могу так рисковать. В конце концов они уезжают, оставляя меня совершенно разбитой.

В Цюрих я приезжаю измученной, напуганной и постоянно озирающейся по сторонам. В первом круге я как-то умудряюсь обыграть Иву Майоли, но ко второму уже разваливаюсь эмоционально и проигрываю. К моему следующему турниру в Линце Энрике уже считает, что нужно предпринять какие-то решительные шаги, чтобы оградить меня от отца. Он убеждает меня обратиться к WTA с тем, чтобы они не пускали моих родителей на турниры. Пройти по билетам они могут, но семейные аккредитации им больше недоступны.

Родители затевают информационную войну и всех, кому это интересно, убеждают, что у нас с ними все в порядке.

– Это все вранье, не знаю, откуда оно взялось, – говорит отец на сербском радио. – Я не конфликтую с гонщиком, все эти истории – выдумки. Но я считаю, что он ее самая большая ошибка.

В разговоре с журналистом он даже кидает камень в огород Энрике:

– Братан, да я езжу быстрее него.

Каждое утро я с балкона роскошной квартиры Энрике смотрю на мерцающую гавань, усыпанную яхтами. Прошло несколько недель с тех пор, как я ушла от семьи, но никакого спокойствия, на которое я так надеялась, не ощущаю. Мне грустно – главным образом из-за брата. Я так по нему скучаю. У меня в голове постоянно крутятся папины слова: «Ты шлюха и предательница». «Я и правда предательница» , – думаю я. Я убеждаю себя, что подвела свою семью. Что во мне нет ничего хорошего.

Чувство вины сжирает меня изнутри, я проваливаюсь в бездну грусти. Но как бы мне ни было паршиво, нужно зарабатывать на жизнь. Отец заблокировал мою кредитку, и по контракту, который я подписала в Белграде, у меня нет ни цента.