Елена Докич - Несломленная

Теннисный ужас продолжается на Уимблдоне в матче против вчерашней юниорки из Аргентины Гиселы Дулко. Я выхожу на корт и уже знаю, что проиграю. Я ошибаюсь буквально на каждом мяче и уже думаю о том, чтобы вырыть яму прямо на корте и закопаться в нее, лишь бы меня никто не видел. На трибунах я замечаю Лесли Боури – она всегда приезжает на Уимблдон. После этого мне хочется провалиться сквозь землю еще сильнее. Вот бы развернуть время вспять. Вот бы она снова была в моей команде.

На переходах я сажусь в кресло, и меня начинает трясти. Я не могу контролировать эти импульсы. Я еле сдерживаю слезы, мне так стыдно, что людям приходится на это смотреть. Что я не могу показать своей лучшей игры. Раньше я так любила обстановку Уимблдона, местных болельщиков. Они меня полюбили. А теперь я перед ними играю в теннис, за который мне стыдно, и хочу только как можно быстрее убраться с корта. Я проигрываю Дулко 3:6, 3:6. Уимблдонские трибуны аплодируют ей за победу над именитой соперницей. Мне кажется, что все смотрят на меня и презирают за жалкий теннис. Что они шепчутся между собой: «Во что превратилась Елена Докич?»

Я пытаюсь отвлечься от мыслей о своей карьере, катящейся к черту, и иду с Тином гулять по Лондону. Но ни Биг-Бен, ни Лондонский мост, ни все остальные роскошные достопримечательности не дают мне забыть о бардаке в моей жизни.

После Уимблдона Тин убеждает меня взять перерыв. Мы едем на Канары за солнцем и спокойствием. Десять дней мы лежим на пляже и не паримся из-за тенниса. Мне не становится веселее, но мы хорошо проводим время, и немного расслабиться мне все же удается. И все же по возвращении в Монако я вижу свой чехол с ракетками, и все внутри меня обрывается.

– К черту, нет. Я не могу тренироваться, – говорю я Тину.

Еще неделю я не тренируюсь.

Очевидно, что у меня нет душевных сил выяснять отношения с Борной и предъявлять ему претензии за его неудовлетворительную работу, его невнимание, его шуры-муры с Каролиной. Это берет на себя Тин:

– Елене нужен перерыв. Ей нужно отдохнуть от тура, – он практически умоляет Борну завершить сезон досрочно. Борна злится.

– Вы делаете глупость, – говорит он брату. – Это неразумно. Ей нужно играть.

Я на таком глубоком, безнадежном дне, что даже начинаю думать о смерти. « Разве так не было бы лучше для всех?» – спрашиваю я себя. Такие мысли посещают меня все чаще и чаще. Я говорю Тину, что хочу умереть. Он понимает, какая беспросветная бездна меня поглотила. Я говорю ему, что больше не вижу смысла жить.

Каждый день я получаю новые угрозы в виде звонков и СМС. Отец оставляет уже получасовые голосовые сообщения. По его заплетающемуся языку я понимаю, что он пьян. Он говорит такие гадкие и грязные вещи, которые я даже повторить не могу. Его слова разрывают мне сердце. Тин видит мои страдания и берет на себя роль живого щита между мной и отцом: теперь он слушает все его сообщения вместо меня и удаляет все его пронизанные ненавистью СМС.

Мы возвращаемся в Загреб, и я тренируюсь эпизодически. Родители Борны снова встречают нас очень тепло и окружают заботой. Они тоже обеспокоены тем, что Борна встречается с Каролиной, будучи моим тренером. Они хотят поддержать и нас с Тином, и Борну, так что им тоже эта противоречивая ситуация дается непросто. Они за меня переживают – не потому, что на меня работает их сын, а потому что они меня полюбили. Их сыновьям повезло иметь таких родителей.

Я пропускаю летний американский сезон, потому что видеть корт не могу. Вся нервотрепка так меня выматывает, что, когда я приезжаю на US Open, помочь мне может только чудо. Против француженки Натали Деши я играю нормально, но все равно уступаю, причем душераздирающе: на матчболе мяч отскакивает от сетки и переваливается на мою сторону – 6:3, 0:6, 5:7. На следующий день у меня все тело ломит – я совершенно растренирована и отвыкла от нагрузок.

Через несколько недель мы едем в Пекин, и я снова вылетаю в первом круге. После этого я решаю завершить сезон – продолжать бессмысленно.

Борна каждый месяц выставляет мне счета, и я их оплачиваю не разбираясь, потому что я ему доверяю. Но выясняется, что напрасно. Когда я возвращаюсь домой и кое-что пересчитываю, оказывается, что последние 12 месяцев я плачу ему гораздо больше, чем мы договаривались, – точнее, вдвое. Я предъявляю ему это.

– Ну вообще-то у нас контракт, помнишь? Я давал тебе его 12 месяцев назад, – говорит он как ни в чем не бывало. Он достает лист бумаги, на котором от руки написан контракт. Который я не подписывала.

– Я его не подписывала, – говорю я. Но это не мешало Борне весь год выставлять мне счета в соответствии с ним. Я в ярости – начать хотя бы с того, что он был со мной не весь год.

Я не требую от него вернуть мне деньги, но дальше плачу по первоначальной ставке.

Ветер завывает и хлещет меня по лицу, но я ничего толком не чувствую. Полное онемение. В такой яме я никогда еще не была. Морально я практически мертва и решаю, что пора покончить со своей жизнью и физически. У меня больше нет сил терпеть эти бесконечные страдания и боль. Я ничего не даю этому миру, Тину, моей семье. Я решаю прыгнуть с балкона своей квартиры в Монако на 30-м этаже.

Мне кажется, что я бросила брата, хоть и понятно, что нельзя было возить 11-летнего ребенка с собой по турнирам, это нездоровая обстановка. Но я сильно сомневаюсь, что оставила его в здоровой. У меня сердце разрывается из-за того, что я не могу с ним поговорить или хотя бы просто услышать его голос.

Я закрываю глаза и представляю, как лечу с балкона. Мне не страшно. Я подхожу к краю, берусь за перила и думаю: «Умереть будет правильно. Там будет спокойно. Из-за меня у всех проблемы. Если я умру, все неприятности, которые я приношу, умрут со мной».

Но что-то меня останавливает, я отпускаю перила, пячусь назад с балкона и захлопываю дверь. В квартире я сажусь на диван и несколько часов в оцепенении смотрю в одну точку. Опять.

Я уже не раз была близка к тому, чтобы спрыгнуть. Вместе со страстью к теннису я, увы, потеряла и страсть к жизни. Я сплю по 18 часов, а когда бодрствую, почти все время молчу. Похоже, у меня развивается кататонический синдром. А в последнее время я думаю уже не только о том, чтобы спрыгнуть с балкона, но и о том, что проще всего было бы застрелиться. Мне интересно, как достать пистолет.

Мои суицидальные мысли говорят о том, что я не могу продолжать жить в разладе со своей семьей. Как дочь я отчаянно хочу человеческих, теплых отношений со своими родителями. Я продолжаю надеяться, что это возможно. Я хочу склеить свою разбитую семью, хочу, чтобы мы стали нормальными. И я отчаянно хочу поговорить с Саво – я скучаю по нему просто ужасно. Наконец, я хочу узнать, не готов ли мой отец измениться.